Ее звали Санта-Экатрина Сантэстебан. Мягкая оливковая кожа, волосы и глаза черные, как тайник у самого сердца. Она жила с матерью, отцом, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птичкой в квартире над Лавкой Специй, Приправ и Пряностей Чамбалайи в переулке Депо. За годы жизни над м-ром Чамбалайей кожа Санта-Экатрины заблагоухала специями, приправами и пряностями. «Я женщина с перчинкой», – часто шутила она. Она любила шутить. Она любила смеяться. Ей было одиннадцать лет. Лимааль Манделья влюбился в нее безумно.

Вдыхая ароматы кардамона, имбиря и кориандра, он улочками и переулками дошел до ее дома над лавкой м-ра Чамбалайи и там, почтительно склонившись перед ее отцом, матерью, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птичкой, попросил ее руки. Через десять дней они поженились. Шафером был Гленн Миллер; выйя из загса, жених и невеста сели в ожидавшего рикшу под навесом из поднятых киев. Оркестр Гленна Миллера следовал за свадебной процессией на специальном помосте аж до станции Брам-Чайковский и, когда жених с невестой садились на поезд, играл подборку величайших своих хитов. Их осыпали рисом и чечевицей, им желали самого лучшего, бумажки с молитвами и добрыми знамениями прибивали к кузову рикши и обшивке вагона. Лимааль Манделья улыбался, одной рукой махал толпе, другой сжимал руку жены, и тут ему подумалась залетная мысль.

То был единственный его иррациональный поступок.

Но иррациональности вокруг становилось все больше. Она подбиралась к нему много месяцев; чуть приостановила движение, когда он победил дьявола, а потом сомкнула ряды вновь. В миг между клубом мужского стриптиза и темпура-баром она нанесла удар и связала себя с ним через Санта-Экатрину… Счастливо живя с женой, первым сыном Раэлем-мл. и младшим сыном Кааном, Лимааль Манделья стал блаженно слеп и не заметил, что Бог готовит его к Главному.

Одолев Анти-Бога, Лимааль Манделья правил Снукерным царством абсолютно и неоспоримо. Поскольку никто не мог его победить, никто с ним и не играл. Его дисквалифицировало, по сути, собственное совершенство. Городские и Провинциальные, даже Континентальные и Мировые Чемпионаты проходили без его участия, чемпионам присуждали титулы «Мастер Белладонны, не считая Лимааля Мандельи» или «Чемпион-Профессионал Солнцеворотной Посадки, оставляя Лимааля Манделью за скобками».

Лимаалю Манделье было по барабану. Время, не потраченное на матчи, он дарил прекрасной жене и детям. Время, не потраченное на матчи, иррациональность использовала, чтобы просочиться в его душу.

Когда в снукерном сообществе Белладонны прошел слух о человеке, бросающем вызов превосходству Лимааля Мандельи, все решили, что этот человек – кто-то или что-то совершенно из ряда вон. Возможно, Сам Панарх вложил кий в свою двигавшую галактиками руку, дабы смирить гордеца…

Ничего подобного. Соперник был неинтересным, серым как мышка человечком; носил очки вверх ногами и, стараясь успокоиться, нервничал, как помощник клерка в большой корпорации. Тут и делу конец, если бы не любопытный факт: некогда человечек покрошил жену на меленькие кусочки, сделал из них гамбургер и в качестве наказания был превращен в телесного проводника проецируемой личности компьютера РОТЭХа Анагностаса Габриэля. Он стал психонамбулой, обиманом, тварью из детских страшилок.

– Сколько? – спросил Лимааль Манделья в задней комнате Джаз-Бара Гленна Миллера, ибо он был игроком, талант которого жестко привязан к чувству места.

– Тридцать семь фреймов, – ответил Каспер Молокодамед, обиман. Ставки не обсуждались. Они не имели значения. На кону – титул Величайшего Снукериста За Всю Историю Вселенной. Подбросили монету, и Лимааль Манделья разбил треугольник, начав первый из тридцати семи фреймов. Снукер – игра в высшей степени рациональная, Лимааль Манделья догадался об этом задолго до того, как Матч-Бол О’Рурк показал ему судьбу, которую он отказался принять. Но Анагностас Габриэль и был воплощенной рациональностью. Для его сверхпроводящей души шары на столе ничем не отличались от балета орбитальной техники, начиная с датчиков размером с виноградину и заканчивая хабитатами по десять километров в диаметре; хореографию для них Анагностас Габриэль сочинял в порядке рутины. Для каждого движения кия Каспера Молокодамеда малюсенький фрагментик компьютивной мощи точно рассчитывал вращение, импульс и инерцию. В глоссолалии Анагностаса аналогов «везению» не было. Раньше всегда случались удачный флюк или случайная ошибка противника, дававшие Лимаалю Манделье возможность выиграть фрейм; суммарная груда невезения деморализовывала и обрекала противника на провал, но компьютеры не деморализуются и не ошибаются. Лимааль Манделья всегда полагал, что везению против умения не выстоять. Теперь ему доказывали, что он прав.

В перерыве между сессиями (все обиманы должны есть, пить и мочиться) Гленн Миллер отвел Лимааля Манделью в сторонку и прошептал:

– Ты совершил кое-какие ошибки. Это к неудаче.

Лимааль Манделья вспылил и рывком приблизил свое потное лицо к лицу джазмена.

– Нельзя так говорить, никогда так не говори, чтоб я больше такого не слышал. Каждый сам кует свою удачу, понял? Удача – это умение. – Он выпустил дрожавшего музыканта, устыдившись и испугавшись того, как высоко поднялся прилив иррациональности внутри. Лимааль Манделья не теряет присутствия духа, сказал он себе. Так гласили легенды. Лимааль Манделья прячет свою душу. Теперь ему было стыдно, нервный срыв деморализовал его, и когда он возобновил игру, Анагностас Габриэль воспользовался каждой его ошибкой. Сверхрацио переигрывало Лимааля Манделью. Он сидел на стуле и машинально полировал кий, направляемые компьютером ру́ки Каспера Молокодамеда выстраивали брейк за брейком, и Лимааль Манделья понял, каково это – играть с Лимаалем Мандельей. Вдруг появляется гигантский катящийся валун и давит тебя в пыль, вот каково. Так из-за него чувствовали себя другие – распятыми на своей ненависти к себе же. Он возненавидел ненависть к себе, которую пробуждал в бессчетных побежденных соперниках. Кошмарное, гнетущее, грызущее чувство, пожирающее душу. В тихом углу комнаты Лимааль Манделья познавал муки совести – и ненависть к себе поглощала его силу.

Его руки цепенеют, немеют, его глаза сухи, как два пустынных камня; он не в состоянии сделать удар. «Лимааль Манделья проигрывает, Лимааль Манделья проигрывает»: из Джаз-Бара Глена Миллера слова кругами расходились по улицам и переулкам Белладонны, и там, где они звучали, воцарялось молчание столь глубокое, что перестук шаров доносился через вентиляцию до всех и каждой части города.

Компьютер разделывал Лимааля Манделью под орех. Без жалости, без пощады. Игра продолжится до выявления победителя. Лимааль Манделья проигрывал фрейм за фреймом. Он стал сдавать фреймы, которые, собравшись, мог бы выиграть.

– Дружище, что с тобой? – спросил Гленн Миллер, не понимая агонии протеже. Лимааль Манделья в молчании вернулся к столу. Его уничтожали на глазах у всех. Он не мог поднять голову и увидеть Санта-Экатрину, наблюдающую за матчем. Ему сострадали даже враги.

Потом все кончилось. Последний шар в лузе. РО– ТЭХовский Анагностас Габриэль, действуя через синапсы осужденного убийцы, стал Величайшим Снукеристом За Всю Историю Вселенной. Его чествовали город и мир. Лимааль Манделья сидел на стуле, застреленный из своего же ружья. Санта-Экатрина опустилась на колени, чтобы обнять мужа. Лимааль Манделья смотрел перед собой, не видя ничего, кроме поглотившей его высокой воды иррациональности.