С такого расстояния Сид различал только нагромождение крыш и узких улиц, петлю главного проезда, который шел вдоль моря, и несколько вывесок кричащих неоновых цветов — казино и мотели. В глубине строения становились реже, и наличие джин-бара дополняло сходство Херитеджа с любым поселком, прозябающим вдали от центра. Они выехали на главную улицу городка одновременно со встающим солнцем. Сид заморгал. Внезапная ослепительная вспышка на асфальте прожгла глаза до самого мозга.

Вокруг в художественном беспорядке раскинулся незнакомый город. Сид не сводил слезящихся глаз с горизонта, спрашивая себя, почему все так, почему, когда чего-то нет, этого до жути не хватает, и почему человек по-настоящему не радуется, когда это что-то есть. А потом вспомнил про расследование, про огромную нетронутую часть темноты, и мысль о том, что дорога далеко не кончена, вернула ему трезвость взгляда. Он понял, что его отступление — на самом деле обходной маневр. Ведь именно сейчас он идет по следам Глюка. Книга привела Глюка к смерти. Книга привела его самого сюда.

В Херитедже была не жизнь, а кино.

Поперек дороги легли шлагбаумы. Раздался звонок, напомнивший Сиду прежние поезда. Шофер остановил машину и выключил мотор. Съемочная площадка была пуста. Битум сверкал как зеркало, маленький крестик смотрелся на нем царапиной. Появились два человека и стали палить друг в друга из автоматов. На людях были синие маски с дырками для глаз. Выстрелы разорвали мелодию прибоя. Наверху камера опасно болталась на высоте, гибкая стрела красивого ярко-красного цвета следовала за всеми хитросплетениями сюжета, как будто самостоятельно вела борьбу с пустотой. Один из дуэлянтов рухнул под пулями и умер на крестике из скотча. Камера набрала еще несколько метров высоты и застыла. Кто-то завопил: «Снято».

Человек падал раз двадцать. Он умирал с поразительной покладистостью.

Анна Вольман зевала. Анна Вольман от скуки пила виски. Это могло длиться часами. В Херитедже все было так. Херитедж немного походил на забытую богом дыру и сильно — на декорацию фильма. Город и собственные его обитатели отходили на второй план. Их терпели как неизбежное зло. Съемки шли постоянно. Съемки шли в первую очередь. Улицы, фасады, само море были всего лишь просторной съемочной площадкой, вдоль которой пять тысяч переписанных душ имели право лишь пройти в конце дня. Рельсы, которые даже уже и не разбирали, тянулись по улицам. Само время освободилось от размеренности, навязанной обыденной жизнью. Херитедж развернул и скорректировал временную ось, он весь состоял из рывков и сцен, которые кроили и перекраивали необратимое, и оно преображалось неустанным трудом десятков ишачивших киногрупп, использующих машинерию, собственные умения и силы на то, чтобы вырвать у мгновений реальности крохотную частицу иллюзии.

Съемка шла в павильонах в центре города, прямо тут же, за фасадами, вдоль которых гуляли военные патрули, она шла на пляже, за площадкой оранжевых столбиков, отметивших поле для дуэли и двадцать метров рельсов, по которым слева направо, справа налево сновала пузатая сверкающая камера, в упор нацеленная на облупленные хари кучки звезд в инвалидных креслах, для съемки поставленных на возвышение. Потом их отретушируют кадр за кадром, снимут один изъян за другим, и, наполовину затертые, они пойдут украшать стены Города, и никто не узнает, что в этот день ветер с моря дул так, что песком забивало колеса кресел-каталок. Съемки шли и в море, на южной оконечности бухты, где позелененная тенью берегов вода ворочала мертвые деревья, чьи распухшие и перекрутившиеся от воды руки, казалось, о чем-то молили или грозили лодкам, позировавшим для невидимой отсюда съемки. Опять раздался звонок, можно было ехать. Анна посмотрела, как съемочная группа перебирается дальше в глубь городка, и пожала плечами. Рабочий материал погонь для голограммных игр, потом из кадров вырежут головы актеров и приставят голову зрителя. Погони и убийства — в Херитедже ничего другого и не снимали. Голограммы-стрелялки, голограммы-порнуха, голограммы-сопли в сиропе. Голограммы убийств голограмм отцов. Голограммы зла. Голограммы добра. Голограммы мести.

Машина тронулась, и они проехали через поле битвы из серого песка. Они ехали, а убитые собирали кишки, вставали на ноги и шли занимать очередь в ближайший «Старбакс». Кто-то из статистов стукнул кулаком по капоту — убирайся быстрее. Другой бросил окурок в заднее стекло. Анна Вольман опустила стекло и стала ругаться. Шофер прибавил ходу.

Они проехали декорации «Субтекса», один в один повторявшие авеню Z. Пятеро из шестерки уродов криво и косо сидели на стульях вдоль тротуара. На спинках золотыми буквами красовались имена персонажей.

Хромой. Безногий. Альбинос. Карлица. Слепой. На них были зеркальные очки. Они скучали. Орали на ассистентов. Телохранитель держал над альбиносом зонтик. Пустили дождь, потом режиссер сделал знак освободить площадку.

С другой стороны на пляже с низкой водой две крошечные женские фигуры развеивали по ветру прах. Потом переставили камеру. Женщин снимали издали. Пепел снимали вблизи. Три раза подряд прах в урне меняли на новый, и три раза урна выпускала его на ветер, и Сид понял, что все это просто повод снять море — море в сочетании с солнцем.

Они подъехали к пикету забастовщиков.

Сотня статистов заняла оба тротуара и проезжую часть до поворота наверх, к отелю. Перед оградой, окружающей административные здания студии, три ряда военных стояли наготове с оружием и противоударными щитами.

Статисты были одеты в кретинские костюмы и держали плакаты с требованиями, у большинства на головах были голубые мешки с прорезями — облегченный вариант колпака палача. В рядах демонстрантов оружия видно не было.

«Долой безликость!», «Звезды вон!», «Долой замедленную съемку и монохромный флешбэк!», «За отмену хеппи-энда!», «Одинаковые сэндвичи для всех!», «Даешь формат 35-мм!», «Да здравствует монолог и крупный план!», «Не желаем быть толпой!».

Враждебность возникла сама собой, набухла и сдетонировала в тот момент, когда машина въехала на запруженную людьми дорогу. Анна Вольман приказала немому шоферу не миндальничать. Ехать по толпе, — одного-двух задавит, какая разница? Массовка — дело наживное. Они ж не люди. Полетели проклятия. Массовка окружила машину. Натужный рев мотора как будто подстегивал митингующих. По корпусу стали бить плакатами и кулаками. К стеклам прильнули лица — грубо размалеванные, что никак не сочеталось с их яростным выражением, — либо непроницаемые маски. Анна Вольман сидела в кресле машины спокойно, не выказывая ни малейшего опасения. Она не выказала опасения и тогда, когда клоун обломал верх транспаранта и засадил древком — на самом деле штативом из базальтового волокна — прямо по ветровому стеклу.

Полицейские вскинули оружие. За несколько минут толпа поредела. Полиция добивала статистов бронированными щитами. Статисты отбивались плакатами. Мгновенно стычка превратилась в побоище. Плакаты превратились в дубины. Арьергард, стоявший у ограды, выстрелил в воздух и тоже выдвинулся на позицию. Пролетела бутылка с зажигательной смесью. Менты кинули несколько гранат. Машина рванула вперед, зацепив по дороге кучку манифестантов и редкие язычки пламени, гаснущие под колесами. Когда она достигла поворота к дороге наверх, несколько статистов выхватили оружие, и копы без промедления открыли огонь.