Зал встрепенулся и снова затих. На лицах недоумение, растерянность.

— Сорокин отстал на тридцать шесть кубометров, — медленно продолжал Генка. — Так, Леонид Павлович? — вполуоборот спросил он начальника лесопункта. Тот моргает глазами, утвердительно кивает головой. — Сколько до обеда может дать трактор? — Теперь Заварухин обращается ко всему залу.

— Тридцать-сорок, — говорит кто-то из передних рядов.

— Верно, — Генка взвесил на руке коробку, потом снова отыскал кого-то глазами в зале. — Как думаешь, Костя, отдадим?

Костя Носов, почувствовав неладное, спрятался за спины впереди сидящих. На него стали оглядываться: причем здесь слесарь Костя Носов?

— Отдайте эту премию Сорокину, — круто обернулся Заварухин к президиуму. — Она его! Трубка масляного насоса была не случайно разморожена… — Он положил коробку на стол, спустился со сцены и, провожаемый сотней недоуменных глаз, прошел через весь зал, хлопнул дверью.

В зале тотчас поднялся гвалт, шумели, кричали что-то на разные лады.

— Товарищи, товарищи, прошу внимания! — встал из-за стола начальник лесопункта. — Нам не совсем ясно, что произошло. Попробуем разобраться, на днях объявим. Собрание окончено. Сейчас приглашаем посмотреть художественную самодеятельность. «Надо же вечер так смазать, — думал Леонид Павлович. — И еще при начальстве…»

— Вы уж извините, Сергей Лаврентьевич. Мы обязательно разберемся, — топтался он около Турасова.

— Пожалуйста, пожалуйста, — машинально ответил Турасов. Он искал глазами Риту и не совсем ясно понимал, о чем бубнил над ухом начальник лесопункта. Риту Турасов разглядел не сразу в компании девчат. На ней было голубое платье. В нем она казалась стройней и выше ростом.

— С этим Заварухиным всегда какая-нибудь оказия… Но мы разберемся… — Леонид Павлович ни на шаг не отходил от директора леспромхоза.

— Что?! Всего хорошего, Леонид Павлович, всего хорошего.

У Наумова брови поползли вверх. Он так и остался стоять, полуоткрыв рот, немо взирая на директора леспромхоза. Турасов сдержанно кашлянул, покосился на Наумова и решительно зашагал к Волошиной. Увидев его, девчата отошли в сторону.

— Поздравляю вас, Маргарита Ильинична, — Турасов протянул руку. Рита ощутила, какая у него теплая и мягкая ладонь. — Если в таком же темпе сработаете во второй половине зимы — можете считать, что ваш проект принят…

— Спасибо, Сергей Лаврентьевич. — Рита почему-то избегала смотреть в глаза Турасову. — Только хвалить еще рано… Запасных-то частей нет. А, может, дадите? Ну, хоть немного, Сергей Лаврентьевич, а?

— Как же вам откажешь, — улыбнулся Турасов. — А запчастей нет. Вот так. Будут — дадим…

— И на том спасибо…

— Да, да, вы уж подкиньте запчастей, — сказал кто-то просительно за спиной у Турасова. — Прямо беда без них, завалим план…

— Дорогой Леонид Павлович, знаете я сейчас о чем подумал?.. Мы, наверное, очень скучные люди, а? Смотрите, кругом все веселятся, а мы с вами о запчастях говорим…

2

У Генки полупальто нараспашку. Руки висят жгутами. Чуб, выбившийся из-под шапки, припорошило инеем. Сапоги по укатанной скользкой дороге цокают зло. И не премии жалко, не проигранного соревнования, жалко Заварухину жизни, прожитой впустую. Мало в ней светлого, мало в ней хорошего…

Он несколько раз останавливался, оглядывался на клуб. Из окон клуба брызжет свет, в окнах видны головы людей. «К черту всех, — размышляет Заварухин. — Уеду куда-нибудь, а там начну жизнь сначала…» Не в натуре Генки долго раздумывать, взвешивать, как это принято у других людей. Задумал, как ножом отрезал. Если бы Волошина ответила на любовь, тогда, быть может, не пришла Генке в голову мысль о побеге. Но он не маленький, он видит и понимает, что насильно мил не будешь. «Этот Корешов уже снюхался с Риткой. Ну, что ж, вейте семейное гнездо, а я вольная птица…»

На крыльцо общежития Генка взбежал быстро. Прогремел сапогами по коридору. Стукнул ногой в дверь. Дверь в комнату не заперта. На табуретке у стола кто-то сидит, на голове буйная, кучерявая шапка волос, на плечах потрепанное пальтишко. Рукава короткие, из них торчат красные, озябшие кисти рук.

— Степка-цыган! — Генка изумленно останавливается у порога.

— Дружище! — вскакивает со стула гость. Он тискает Генку, кружит по комнате, блестит вставленными зубами. — Не забыл тебя Степка-цыган! Друзья не забывают!..

— Зачем пришел? — высвободился из объятий Заварухин. Не раздеваясь, присел на кровать, подобрал под себя ноги.

— Не рад? — тревожно изогнулись брови у гостя. Он заискивающе смотрел на Генку.

— Ты мне не сват и не брат, чего радоваться, — продолжал хмуриться Заварухин. Неожиданный приход Степки-цыгана расстроил его планы. Укладывать при нем чемодан Генке не хотелось. — Небось, жрать хочешь? — Заварухин достал из тумбочки колбасу, хлеб, раскупорил банку рыбных консервов. Снял пальто, принес горячего чаю.

Степка-цыган с жадностью накинулся на еду. Прожевывая хлеб, говорил:

— Вспомнился адресок твой. Дай, думаю, проведаю дружка… А ты богато живешь. Харчи отменные, — он двигал челюстями, как жерновами. Одним глазом косил на стол, другим на вешалку, где висело новенькое заварухинское полупальто. — Валюту, наверное, лопатой гребешь, сотенными, а? — прицокнул языком гость.

Генка слушал рассеянно. Он полулежал на кровати, курил. Потом приподнялся на локоть, в углах рта спряталась презрительная улыбка.

— А я думал, ты в Одессе-матушке, под солнышком живот греешь.

— О-о, Степка-цыган везде побывал! — бахвалится гость. В то же время и о еде не забывает. У Степки-цыгана волчий аппетит — с утра ничего во рту не было. Ехал зайцем на поезде, ссадили. Покрутился на вокзале, хотел поживиться, да чуть в милицию не угодил. Тогда-то и вспомнил, что в этом районе на лесоучастке должен работать Генка. До обеда проторчал у чайной. Здесь, как ему подсказали, останавливаются машины — на автобус денег не было. На попутной добрался до лесопункта, разузнал у шофера, где живет Генка Заварухин. Бегом в общежитие, отыскал комнату. В комнате паренек. Он объяснил, что Генка на собрании, что Генке за хорошую работу должны премию дать… И ушел, даже не попросив Степку-цыгана покинуть комнату… «Ой, мил-человек, — думал Степка-цыган, — не знаешь, кого оставляешь в комнате…»

— А ты, слышал, премию получил? Сколько кусков отвалили? — бренчал консервной банкой гость.

— Ну, ты, кусочник! — поднялся с кровати Генка. Подошел, вырвал банку, бросил на стол. — Если пошарить приехал, не вздумай, башку сверну!

— Да ты что?! Верно говорю, в гости заехал! — клялся Степка-цыган.

— Раз в гости, тогда раздевайся, — остыл Генка. — Ляжешь на ту кровать, она пустует. Ребята на концерт остались, не скоро придут. — Заварухин разделся, выключил свет. Долго лежал молча, потом сказал:

— А от премии, Степка, я отказался… Сам отказался.

— Как отказался?! Заливаешь, Генка! Ты всегда такой шутник!..

— Не рогочи, верно говорю. И сам не пойму, как это случилось. Одно на уме было — ведь соревновались честно. Одинаково пупы рвали. Если б слесарюга у них трубку не