Я солгал Элдреду. Не бывать его черепу на воротах Беббанбурга, хотя Гутфрит получит там место. На Элдреда у меня другие планы.

Но сначала мы снесли построенную Финаном стену, сложили все тела наших врагов за исключением Элдреда на бревна и сожгли. Дым высоко поднимался в безветренном воздухе. Мы сняли с Элдреда кольчугу, обувь, крест и все ценное, завернули тело в плащ и отвезли в Беббанбург, где положили в гроб с крестом на крышке, и я отправил его в Эофервик, город без короля. Вместе с телом я послал письмо с сожалениями о смерти Элдреда от рук банды скоттов. Я адресовал письмо Этельстану, Monarchus Totius Brittaniae.

И стал ждать, как теперь поступит монарх всей Британии.

* * *

Константин отрицал нападение на Элдреда и Гутфрита. Но он отрицал и то, что раздувал волнения в Камбрии, а Этельстан знал, что это ложь. Константин даже провозгласил одного из своих военачальников, Эохайда, правителем Камбрии. Одни говорили, что Эохайд — сын Константина, другие — что племянник, но юнец был определенно хитер и безжалостен, подкупом, коварством и несколькими убийствами он добился от норвежцев Камбрии верности. Этельстан назначил своими олдерменами в Камбрии Годрика и Альфгара, но ни один из них не смел появиться в холмах без сотни воинов, а это означало, что даже Бургэм, где Этельстан пытался навязать свою власть всей Британии, теперь фактически управлялся Константином.

Так что к возмущению Константина в Уэссексе отнеслись скептически, но слухи-то ходили, и Этельстан был настроен узнать правду. Он прислал из Винтанкестера отца Свитуна, сурового священника с грубым лицом. Его сопровождали три священника помоложе с торбами, полными чернил, перьев и пергамента. Отец Свитун был довольно вежлив, попросил разрешения войти в Беббанбург и открыто сообщил о своей цели.

— Меня послали выяснить правду о смерти лорда Элдреда, — объявил он мне.

Думаю, он ждал, что я его не впущу, но вместо этого я принял его, дал ему кров, еду, место для лошадей в конюшне и обещание рассказать все, что знаю.

— И все же, господин, не мог бы ты поклясться на этом? — спросил отец Свитун, когда мы встретились в Большом зале.

Он вынул из торбы маленькую шкатулку из слоновой кости с искусной резьбой.

— А что это?

Свитун с благоговением открыл шкатулку.

— Это ноготь Лазаря, которого Господь воскресил из мертвых.

— Я поклянусь хоть на твоих ногтях, — сказал я, — но ты не поверишь клятве язычника, и потому я не понимаю, зачем ты вообще пришел.

— Потому что мне велено, — чопорно ответил он.

Отец Свитун был сухим в общении, умным человеком, я хорошо знал таких, как он. Король Альфред любил подобных ему церковников, высоко ценил их дотошность, честность и преданность истине. Именно такие люди написали свод законов Альфреда, но сейчас отец Свитун находился в Нортумбрии, где правил закон меча.

— Это ты убил лорда Элдреда? — внезапно спросил он.

— Нет.

Перья заскрипели по пергаменту.

— Однако всем известно, что ты его не любил.

— Нет.

Свитун нахмурился. Перья продолжали скрипеть.

— Ты отрицаешь свою неприязнь, господин?

— Я не просто не любил его. Я его ненавидел. Он был напыщенным и нахальным куском дерьма.

Скрип, скрип. Один из молодых священников незаметно улыбнулся.

— Скотты отрицают, что посылали воинов, господин, — настаивал Свитун.

— А как же.

— И подчеркивают, что смерть лорда Элдреда случилась за много миль от земель скоттов. Не меньше чем в трех днях пути.

— Скорее, в пяти, — услужливо сообщил я.

— И король Константин обращает наше внимание, что никогда не грабил так далеко в землях короля Этельстана.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

Свитун помолчал, немного смущенный вопросом, а затем пожал плечами.

— Тридцать девять, господин.

— Ты слишком молод! Сколько тебе было, когда Константин взошел на трон? Одиннадцать? Двенадцать? И через год после этого триста скоттов сожгли амбары у Снотенгахама! Были и другие набеги. Я смотрел на его воинов со стен Честера, помнишь, Финан?

— Как вчера, — отозвался Финан.

— А это куда дальше на юг, чем... — Я остановился, нахмурившись. — Где погиб Элдред? В долине Тесы?

— Именно.

— Тебе нужно заглянуть в летописи, отче, — сказал я, — и узнать, как часто скотты грабили в глубине Нортумбрии. Даже на севере Мерсии! — Я безбожно лгал, как и Финан, но очень сомневался, что отец Свитун захочет навестить все монастыри Нортумбрии и Мерсии, где монахи могли вести летописи, потому что тогда ему придется страница за страницей пробиваться сквозь невежественную чушь. Я печально покачал головой. — Кроме того, — сказал я так, будто это только что пришло мне в голову, — не думаю, что эти люди пришли из земель Константина.

— Не думаешь? — удивился Свитун.

— Я считаю, что они из Камбрии. Это намного ближе. И скотты мутят там воду.

— Верно, — сказал Свитун, — но король Константин прислал заверения, что это были не его люди.

— А то как же! Они были из Страт-Клоты. Они его союзники, и он использовал их, чтобы иметь возможность все отрицать.

— Это он тоже отрицает, — чопорно сказал Свитун.

— Будь ты нортумбрийцем, отче, то знал бы, что скоттам нельзя доверять.

— Но король Константин поклялся в правдивости своих утверждений на поясе Святого Андрея, господин.

— Вот как! — Я сделал вид, что меня это поразило. — Тогда наверняка говорит правду!

Молодой священник снова улыбнулся.

Отец Свитун нахмурился и нашел новую страницу записей, которые положил на стол.

— Я был в Эофервике и говорил с выжившими в том бою людьми лорда Гутфрита, господин. Один из них уверен, что узнал твоего коня.

— Нет, не узнал, — твердо сказал я.

— Вот как? — слегка поднял бровь Свитун.

— Потому что мой конь стоял в стойле. А я был на своем корабле.

— Это мы тоже слышали, — согласился Свитун, — но тот человек был совершенно уверен. Он говорит, что у твоего коня, — он помедлил, глядя в свои записи, — яркая белая звездочка на лбу.

— Неужели мой жеребец единственный в Британии с белой звездочкой? — рассмеялся я. — Пойдем в конюшню, отче. Ты найдешь там двадцать таких! — Он мог бы найти там и прекрасного серого жеребца Элдреда, которого я назвал Снаугебланд, то есть Буран, но я сомневался, что отец Свитун захочет проверять нашу конюшню.

И оказался прав, поскольку он проигнорировал предложение.

— А золото? — спросил он.