– Светочка, пойдемте, пожалуйста, вы должны мне помочь.

– Ефим Григорьевич…

Старик нетерпеливо отмахивается:

– Ничего не хочу слышать, всё потом, надо сначала дело сделать, потом говорить. Ну, пойдемте же, скорее.

Света извинительно кидает взгляд на Розу Семеновну и Софью Павловну и, поправляя платок на голове, направляется за Ефимом Григорьевичем.

Роза Семеновна и Софья Павловна остаются одни. Роза Семеновна порывисто встает, подходит к двери, выглядывает в коридор. Потом возвращается, приставляет стул поближе к Софье Павловне и шепотом торопливо говорит, глядя ей прямо в глаза:

– Вы знаете что, Софья Павловна, Светочка придет, вы у нее карточки-то возьмите незаметно. Она в таком состоянии сейчас, что и не заметит. А если и заметит, ничего не скажет, вот увидите. Вы поймите, – Роза Семеновна нервно взглядывает на дверь, прислушивается и снова упирается взглядом в старуху, – это не вам нужно, а ей прежде всего. Вы по карточкам хлеб получите и принесете его ей. Уж хлеб-то она не пойдет сдавать, съест. Ей сейчас хлеб больше всех нас нужен, вон она, бегает целыми днями, где только силы берет. Только и она не вечная, сколько таких было: сегодня бегает как живая, а завтра – щелк, – Роза Семеновна сует старухе под нос пальцы и тихо ими прищелкивает, – щелк, и всё, сваливается мгновенно – на улице, в магазине, и всё. И трупа не найдете. От хлеба она не откажется, и совесть у нее будет чиста. Ей же главное, чтобы совесть, ну а вы тут как бы сами, без ее участия, понимаете? Ну и потом, не съест же она весь хлеб, с вами поделится. – Роза Семеновна снова прислушивается и, еще понизив голос, продолжает: – И вот еще что, Софья Павловна. У вас на нее больше влияния, меня-то она совсем не слушает. А если вы ей скажете, дело другое. – Роза Семеновна кладет ладонь на собранные руки Софьи Павловны. – Вы должны ее уговорить лететь со мной. Вам не жалко девочку? Она тут помрет если не через неделю, то через месяц. Вы думаете, она вам правду говорит про эшелоны-то в Петрозаводске? Наивная вы женщина, нет никаких эшелонов, это она вас взбодрить хочет, понимаете? Чтобы у вас надежда была, будто с надеждой можно дольше протянуть, вот она и врет вам.

Софья Павловна испуганно прячет глаза и хочет выдернуть руки, но Роза Семеновна не отпускает:

– Немцы город возьмут со дня на день, а приказ у них – город уничтожить. Вообще, понимаете? Можете себе представить, что с бедной девочкой будет? Здесь всех перестреляют, всех, так что кого надо эвакуируют. Вам-то что, вы и перелета не выдержите. А у Светочки есть шанс. Она сама не понимает, молодая. Но вы-то должны за нее подумать, уговорить ее. И вы можете. Вы, может быть, одна и можете.

Софья Павловна напугана, как-то по-детски прячет от Розы Семеновны лицо, голова дрожит всё сильнее, губы дергаются, и наконец сквозь них вырывается:

– Упрямая она больно, Светочка-то…

Роза Семеновна яростно шепотом почти кричит на старуху:

– Вы в своем уме? У вас совесть-то есть? Она же ради вас здесь, только ради вас, неужели вы не понимаете? А вы что, только о себе думаете? Вы думаете, она не хочет улететь? Хочет тут с вами месяцок отмучиться и потом белые тапочки надеть? Да она жить хочет, понимаете, детей рожать. Ей лететь надо, и она сама это очень хорошо знает. А остается она только из-за вас.

Софья Павловна не понимает, чего от нее хотят, и глаза ее наполняются слезами обиды.

– Нет, нет, пусть летит, мы и сами без нее справимся.

– Это вы ей должны сказать, а не мне! Она отказываться будет, а вы должны ее уговорить, настоять. От вас ее жизнь зависит, вы ее спасти должны.

Роза Семеновна ловит взгляд старухи, и та, отворачивая лицо, обещает:

– Я попробую, Розочка, попробую, попробую…

Роза Семеновна прислушивается: входная дверь скрипит, и резко бубнит что-то Ефим Григорьевич. Теперь она отпускает руки Софьи Павловны, и они взлетают к морщинистому лицу стирать со щек слезы.

В дверном проеме спиной появляется Света. Согнувшись, она втаскивает в комнату санки, полные книг. Из коридора ей помогает Ефим Григорьевич. Втащив санки в комнату, они замирают – отдышаться. Ефим Григорьевич закрывает дверь и старательно смахивает с книг начинающий уже тяжелеть снег. Света идет к стулу, неловко падает на него и трогает руками внутреннюю сторону коленей.

– Люди, – объясняет Ефим Григорьевич, – умирают, а библиотеки остаются. Книги гибнут, холодно, и люди разбирают сжигать. На самые крупные собрания машину посылают, а по мелочи ценнейшие экземпляры пропадают, так что я их сюда пока. Полегче будет – в фонды отнесу.

Света слушает его, кусая губы, и наконец обрывает:

– Ефим Григорьевич, Надежда Петровна умерла.

Ефим Григорьевич опускает книгу, смотрит на Свету, потом, вслед за ее взглядом, на кровать в углу и, качая головой, говорит:

– Жаль. У нас сегодня тоже две сотрудницы… Пожилые. Она при вас?..

Софья Павловна напряженно прислушивается, вглядывается в Ефима Григорьевича и, услышав вопрос, значительно кивает.

– При мне, при мне. Мы вдвоем с ней были. Она там вот лежит, а я вот здесь, на стуле. Я думала, спит она. А Светочка же говорила, что не надо много спать. Я думаю, надо ее будить. Ну и говорю-говорю, а она не отвечает. Я думаю, больно крепко спит-то. Подхожу так, трясу, а она уж того. И похолодела так быстро вся. В церковь она меня просила сходить, свечку поставить. Так и говорила, мол, я раньше помру, так уж поставьте за меня, а если вы – так я пойду.

Ефим Григорьевич снимает с санок следующую книгу.

– Значит, нужно ее…

Света подхватывает:

– На кладбище… Холодно хоть, сразу не запах нет, но всё равно нехорошо ей тут с нами.

Ефим Григорьевич тяжело смотрит на книги, на санки и тихо говорит:

– Я отвезу, Светочка. Вот передохну немного и отвезу. А вы хлеб взяли?

Переложив последние книги, он подходит к столу. Света сажает его на стул, наливает ему воду (пробует рукой – еще горячая), разрезает лежащий на столе кусок хлеба пополам. Половину отдает Ефиму Григорьевичу. Половину Надежды Петровны она аккуратно делит на четыре части, каждому по кубику. Нарезая хлеб, она обращается к Ефиму Григорьевичу, стараясь говорить задорно, как комсорг:

– Я вас, Ефим Григорьевич, сейчас никуда не пущу. Вы только что вон сколько книг притащили. Я вас только попрошу помочь мне Надежду Петровну вниз отнести, а дальше я сама справлюсь, довезу. Везти не тяжело.

Ефим Григорьевич проглатывает теплую кашицу и готовится возразить, но клекотом вырывается смех из запрокинутой глотки Розы Семеновны. Смеяться ей тяжело, она останавливается.

– Посмотрите на них, один еле на ногах стоит, только что пол библиотеки на себе домой притащил, другая целый день по очередям да по несчастным, как белка, носится. Спорю на сто рублей, они ее сейчас вдвоем повезут! – снова Роза Семеновна заходится сиплым хохотом, держится за грудь. Она резко разворачивается к Софье Павловне и сквозь смех не то стонет, не то визжит ей: – Софья Павловна, присоединиться не хотите? А то они ее туда привезут и там же и останутся – что долго ходить туда-сюда? Всё равно всем на Смоленку.