– Страшно было? – участливо спросил Роман Курчиненко.

– А ты думаешь, нет? – ответил Пикаржевский. – Это только в песне поется, помните: «Последний бой, он трудный самый…» А разве первый бывает легким? Особенно, если ты еще ни разу не нюхал настоящего пороха и с ходу попал в такой переплет. Тут выстрелы и очереди автоматные слышишь, скажу вам честно, ребята, совсем не так, как на полигоне. Ты лично для душманов вроде подвижной мишени. Да и сам видишь, как целят они в тебя, как стреляют по тебе. Так что тут твоя собственная жизнь, скажу без трепа, целиком зависит от личного твоего умения, смекалки и навыков, от продуманных действий. А как поймешь эту простую солдатскую истину, да еще подумаешь о том, что у тебя про запас нету второй жизни, что только одна она у тебя и нет ничего ее дороже, то тут и открываются твои главные внутренние силы, о которых ранее и не подозревал. Страх страхом, а стиснешь зубы и скажешь сам себе, что отцы, деды и прадеды наши воевать геройски умели, что и ты не лыком шит, и просто так себя грязными руками взять никому не позволишь. И еще подумаешь о том, что и душман-то вовсе не из железа скроен, из простого человеческого материала природою слеплен. А раз так, что и ему его собственная шкура дорога, что и он смерти-то наверняка боится. Ну, когда такой факт неопровержимый выявляется, то по всем статьям выходит, что необходимо нашенский характер в боевых действиях выказывать. И все тут!

– А после первого боя? – настойчиво допытывался Анатолий Волков. – Потом к опасности привыкаешь, что ли?

– К опасности привыкнуть нельзя, так я думаю. Опасность она и есть опасность. Врать не буду, – Пикаржевский помолчал немного и добавил после раздумья: – После первого боя совсем другое понятие появляется, что-то вроде крепкого стержня внутри. Это уверенность, что одолеть противника можешь. Ты уже не тот, за которым душманы охотятся, а сам, по-военному говоря, в любой ситуации инициативу боя из своих рук не выпускаешь. Не они тебе диктуют условия, а ты сам вынуждаешь противника вести бой так, как тебе выгоднее. Был у меня один случай на той самой вершине. И смех и грех. Рассказать, что ли?

– Конечно, товарищ прапорщик!

– Расскажите!

– Дело было так. Тогда обосновались мы на вершине прочно. До самой весны удерживали позицию, пока нас не сменили, – неторопливо начал повествование прапорщик. – Так вот, перед весною баньку свою соорудили. Из небольшой прорезиненной палатки. Внутри поставили бачок железный. С водой было туго: питьевую на вертолете доставляли, для обихода талой пользовались. Развели костер, нагрели в нем камней кремнистых. Их саперными лопатками в палатку снесли для обогрева. А пару штук в воду пульнули, та враз почти закипела.

Мылись по очереди. Раздевались на площадке и по двое ныряли в палатку. Воду, конечно, экономили. Но парились основательно. Подошел мой черед. Плеснул я кружку воды на огненные камни, пар ядреный враз палатку раздул. Настоящая русская парная банька у нас получилась. Ну, а дальше, – прапорщик окинул взглядом солдат, – самое интересное начинается. Не успел мой напарник Петька Стригунов намылить мне спину, как загрохотали выстрелы. Бандиты Башир-хана опять полезли. Пули посекли палатку, пар из тех дырок во все стороны повалил. А мы плюхнулись на землю, в мыльную грязь, перемазались да ползком из той палатки. На одевание времени не было: душманы атаковали дерзко, с трех сторон одновременно. Похватали мы свои автоматы, подсумки с патронами, гранатами, запасными рожками, да, как были в чем мать родила, так и бросились к своим боевым позициям. Все бойцы как бойцы, а мы непонятно какие. Но передохнуть некогда. Отбивались до вечера, пока подмога не подоспела. На всю жизнь тот банный день запомнился.

– Ну, а дальше? – спрашивал Роман Курчиненко, надеясь на смешной конец необычной истории.

– Ничего.

– Как ничего?

– Да так, ничего интересного, – ответил Пикаржевский.

– А все же, расскажите, что дальше было.

– Я же сказал, ничего интересного для меня. Более того, грустное, даже горькое. Обмундирование Петьке больше не понадобилось, погиб он. У душманов снайпер был. Многих положил, пока его не выбили из расщелины. И меня тогда ранило. Сначала в плечо, потом осколком в ногу. Оттащили меня в укрытие, перевязали наспех, накинули шинель на голое тело, чтоб не замерз. Пока сознание было, одной рукою набивал автоматные рожки, передавал бойцам. Крови много потерял. А потом наши вертушки прилетели, забрали раненых и меня в натуральном виде. Только дальнейшее не помню. Очнулся уже в палате. На меня потом ходили смотреть кому не лень, как на экспонат музейный. Тот самый, говорили, десантник, который голым сражался.

Бойцы сочувственно молчали. Молчал и Бестужев. Каждый мысленно прокручивал ситуацию, примерял ее на себя. Радости она особой не вызывала, хотя и смешно со стороны. А моторы монотонно гудели, колеса накручивали километры шоссе. Горы становились все круче и выше, дорога запетляла серпантином, в распадках и долинах появились кусты, группками росли деревья. Их зелень радовала глаз. Солнце поубавило свою силу, зной начал ослабевать, хотя встречный ветер все так же был сух и горяч. В синем небе, широко распластав крылья, медленно кругами парил орел, высматривая добычу – суслика или какую иную живность.

– Смотрите! – Анатолий Волков, привстав, показывал вытянутой рукой. – Смотрите!

В низине, среди пожухлых кустов, чернел ребрами корпуса перевернутый набок автобус. От стекол нет и следа, словно их и не было вовсе. Все, что могло гореть, сгорело. Остался только прокопченный железный скелет. А поодаль, днищем вверх, лежал перевернутый грузовик. Кабина сплюснута и смята. Грузовик тоже черный, обгорелый. У него уцелели лишь передние колеса, да и те без резины. Удручающий вид машин производил мрачное впечатление.

– Авария, видать, крупная была, – размышляя вслух, высказал предположение Роман Курчиненко, – с жертвами.

– Столкновение произошло на высокой скорости и при обоюдном нарушении дорожных правил, – заключил кто-то из солдат отделения Галиева.

– Ткнул пальцем в небо, – не поворачивая головы, и без назидательной интонации сказал Пикаржевский. – Смотреть как следует не научились, а еще считаетесь десантниками. Поглядите на борт автобуса, там все в пулевых отметинах, те, что помельче, вроде горошин, – от автоматных очередей, а побольше – от крупнокалиберного пулемета. Били, сволочи, из засады, в упор. Правда, давно это было, еще в ту пору, когда хозяйничала тут банда головореза Башир-хана. Теперь здесь почти до самого перевала спокойно. Прочесали в свое время всю округу, выгребли всю нечисть.

Олег Бестужев еще раз окинул взглядом обгорелый остов автобуса. Теперь и он различал следы пуль. От них повеяло холодом, дохнуло войною. Он и сидящие с ним рядом впервые увидели ее жуткие следы.

– Что притихли? – спросил прапорщик, и в его голосе послышались покровительственные нотки. – На первых порах, конечно, давят такие виды на психику, а потом к ним привыкнете, как к самым рядовым вещам. Впрочем, я вам сейчас кое-что покажу. Поглядите-ка вперед, сейчас очень интересное в недавнем прошлом местечко проезжать будем.