Единственным человеком в Нью-Йорке, с которым Патрик поделился своими тревогами, оказалась Мэри. Черт побери, вряд ли можно было придумать менее подходящую кандидатуру для подобных откровений! Когда Патрик заметил, что хотел бы, общаясь с Отто-младшим, «чувствовать себя отцом», Мэри напомнила ему, что он в любое время, как только захочет, может сделать ей беби и стать отцом, не выезжая из Нью-Йорка.

— Для этого, Пат, тебе вовсе не обязательно тащиться в Грин-Бей, штат Висконсин, — сказала она.

Хорошо же ее поднатаскали сотрудницы новостной редакции, если милая и славная девушка докатилась до того, что в открытую и неоднократно высказывала Уоллингфорду свое желание заполучить его семя. Патрик все еще не замечал, что на характер Мэри куда больше влияют ее отношения с мужчинами. Ей не везло с мужчинами, или ей так казалось (какая, собственно, разница?).

Каждую субботу, заканчивая свою передачу, Патрик отнюдь не был уверен, что Дорис и Отто-младший ее смотрели и слышали, как он сказал:

— Спокойной ночи, Дорис! Спокойной ночи, мой маленький Отто!

Да и миссис Клаузен ни разу не дала ему знать, смотрела ли она его субботнюю программу.

В июле 1999 года Нью-Йорк поразила ужасная жара. Летом по пятницам Уоллингфорд большей частью уезжал на весь уик-энд в Бриджхэмптон, где снял себе дом. Если не считать плавательного бассейна — Уоллингфорд зарекся купаться в океане с одной рукой, — это было почти то же самое, что оставаться в Нью-Йорке. Он встречался все с теми же людьми все на тех же вечеринках, чем, собственно, и привлекала Уоллингфорда, как и многих других обитателей Нью-Йорка, жизнь в этом городишке.

В тот уик-энд друзья пригласили Патрика на Кейп[7], и ему было нужно лететь до Мартас-Винъярд[8]. Но незадолго до отлета он вдруг почувствовал легкое покалывание в культе, покалывало даже там, где когда-то были ладонь и пальцы. Патрик тут же позвонил друзьям и под каким-то вздорным предлогом отменил поездку.

Тогда он еще не знал, как ему повезло, что он не полетел в ту пятницу на Мартас-Винъярд. Он тут же вспомнил, что не сможет поехать и в Бриджхэмптон — сотрудницы редакции уговорили его предоставить им дом на все выходные они собирались устроить там нечто вроде показа своих детишек. Или оргию, как цинично решил Патрик Мельком он подумал: будет ли там Мэри? (Это в нем осталось от прежнего Патрика Уоллингфорда.) Однако он не стал спрашиватьу Мэри, поедет ли она туда. Она наверняка бы догадалась, что сам он ничем не занят, мгновенно переменила бы свои планы и предложила провести уик-энд вместе.

Уоллингфорд все еще не понимал, сколь чувствительны и уязвимы женщины, страстно мечтающие о ребенке. Вряд ли идея демонстрации детишек в загородном доме пришлась бы Мэри по вкусу.

В общем, Патрик остался на тот июльский уик-энд в Нью-Йорке, так и не зная, куда ему податься. Пока он сидел в гримерной, готовясь к пятничной вечерней программе, ему пришло в голову позвонить миссис Клаузен. Он никогда не решился бы нагрянуть в Грин-Бей без приглашения и всегда дожидался ее звонка. Однако и Дорис, и Патрик прекрасно понимали, что перерывы между ее приглашениями становятся все дольше. (В последний раз, когда он приезжал в Висконсин, на земле еще лежал снег.)

А что, если просто позвонить ей и сказать: «Привет! Какие у вас с маленьким Отто планы на нынешний уик-энд? Ничего, если я прилечу в Грин-Бей?» Надо заметить, что на этот раз он не стал слишком долго раздумывать, а взял да и позвонил — просто так, наудачу.

«Привет! — услышал он ее голос из автоответчика. — Мы с маленьким Отто отправились на весь уикэнд на север. Телефона там нет. Вернемся в понедельник».

Патрик не оставил никакого сообщения, лишь на телефонной трубке остались следы его грима. Услышав голос Дорис из автоответчика, он с такой ясностью увидел ее в домике у озера, что в рассеянности попытался стереть грим несуществующей левой рукой. И вздрогнул от боли, когда культя коснулась трубки.

Резкое покалывание не прекращалось, и он изумленно посмотрел на шрам, словно ожидая обнаружить там муравьев или еще каких-нибудь мелких кусачих насекомых, но там ничего не было. Он прекрасно понимал, что внутрь эти твари проникнуть не могли, но тем не менее чувствовал, как они копошатся под кожей, все время, пока вел передачу.

Мэри заметила, что в ту пятницу он более равнодушным тоном пожелал спокойной ночи Дорис и маленькому Отто. Ведь Уоллингфорд знал, что эту передачу они смотреть никак не могли. В домике на озере не было электричества — Дорис сама ему об этом говорила. (Хотя она редко упоминала об этом домике, а когда все же говорила, то как-то застенчиво и невнятно.)

Когда после передачи ему снимали грим, рука все еще болела; по коже даже мурашки пошли. Вспоминая советы доктора Заяца, Патрик мельком отметил, что им занимается другая гримерша — его прежняя, видимо, взяла отпуск. Та девочка, похоже, была влюблена в него как кошка, но пока не решалась его соблазнить, и Патрик вдруг почувствовал, что ему, пожалуй, немного не хватает знакомого лица, на котором появлялось чуть туповатое выражение, когда она жевала жвачку. Только теперь, когда девушки рядом не было, он попытался на секунду представить ее голой. Но болезненное покалывание в отсутствующей руке тут же отвлекло его от игривых мыслей. Ему вспомнилось, как доктор Заяц сказал грубовато: «Ни в коем случае не тяните резину, если почувствуете, что я вам нужен!» И Патрик тянуть резину не стал. Он позвонил Заяцу домой, хоть и предполагал, что самый известный в Бостоне специалист по хирургии верхних конечностей наверняка проводит выходные за городом.

Доктор Заяц действительно снял тем летом дом в штате Мэн, но только на август, когда Руди должен был перейти на его попечение. Медея, которую теперь чаще называли Дружочек, конечно, слопает там тонну моллюсков, водорослей, ракушек и прочего морского мусора, но это ничего; во всяком случае, она, кажется, переросла отвратительную привычку жрать собственное дерьмо, и теперь доктор Заяц и Руди играли в лакросс просто мячом. В первую неделю июля мальчик даже ходил на тренировки по лакроссу. А в тот уик-энд, когда позвонил Патрик, Руди был у отца в Кембридже.

Трубку взяла Ирма.

— Да? Кто это? — резко спросила она. Уоллингфорд на секунду подумал, что у доктора Заяца есть еще и непослушная дочь-подросток. Про маленького сына доктора, которому, должно быть, лет шесть-семь, он, конечно же, знал, ведь этот мальчик был одних лет с сыном Мэтью Дэвида Скотта. Сына Скотта Патрик вспоминал постоянно; особенно запал ему в душу кадр, когда мальчик в бейсбольном костюмчике поднимает руки в точности таким же жестом, как и отец, и оба радуются победной подаче Скотта в Филадельфии. («Победной подачей» назвал ее какой-то репортер, хотя это было обыкновенное вбрасывание мяча в игру.)

— Да-а, кто там еще? — с оттяжечкой произнесла Ирма. «Может, это какая-нибудь нагловатая и распущенная нянька, которую Заяц нанял присматривать за мальчиком? — подумал Патрик — Или экономка? Но для экономки она разговаривает уж больно по-хамски…»