Чем и совершил непоправимую тактическую ошибку. Мадам капитально взбеленилась, заорав, что она законы знает, что только с санкции прокурора, что только через ее труп… Впрочем, она могла и не орать — у меня зрение нормальное, я прекрасно видела, что в облупленном книжном шкафу искомой книжицы нет.

Мы уходили ощипанные, но непобежденные. Ни уговоры, ни угрозы на старуху не действовали. Что и следовало ожидать: мадам Розенфельд скорее подохнет, чем вернет «трофей». И не важно, применит ли она свою находку по жизни, дело не в том. А в радости обладания!

— А ведь знает кошка, чье сало сперла, — бормотал Верест, спускаясь по лестнице. — Права ты, Лида, — неладное со старухой. Эх, не дадут нам санкцию на обыск, нет на это должных оснований, кроме твоих подозрений. А кто ты для прокурора?

Выйдя на улицу, он родил мысль:

— Костян, останешься во дворе. Спрячься куда-нибудь, не отсвечивай. Выйдет эта игуана — дуй за ней. Соберется на дачу или еще куда — вызывай подкрепление. В двенадцать жди смену.

— Понял, командир, сделаем, — без энтузиазма подчинился сержант. — Курева только подкинь, у меня на исходе…

Это жуткое дело ни в какую не хотело оставлять меня в покое. Я не могла заняться романом, забросила ребенка, разругалась с мамой и даже не пыталась загладить свою вину перед ней. Весь субботний день провалялась в обнимку с телефоном, строя коварные козни невидимому врагу. За окном набирало обороты глобальное потепление — осень не желала переходить в позднюю. Светило солнышко, термометр изображал плюс двенадцать. А я возлежала и в сотый раз прокручивала в голове события. Особо интриговали последние. Что лежало в книге? Деньги? Вряд ли. Из-за нескольких купюр даже максимального достоинства незачем разводить вакханалию. Толстая пачка денег? Трижды нет. Толстую пачку Тамбовцев не положил бы в книгу. Он бы бросил ее в дупло. И не стоит толстая пачка четырех убийств, какой бы толстой она ни была. Не бомжи ведь убивали (это те за бутылку согласны).

Документ? Компрометирующий материал, снимок? Плоское ювелирное изделие? Ценная бумага? Но какой ценности должна быть бумага, чтобы затмить своим номиналом толстенную пачку баксов?..

В три часа позвонил Верест и сообщил, что эффекта ноль. Розенфельд не выходила. В шесть часов позвонил Ткаченко по просьбе Вереста — порадовал теми же результатами. В восемь телефонировал лично Верест, устало рассказал, что получил от руководства ремня за преступно медлительную бездеятельность, и поставил в известность, что, как только в квартире Розенфельд гаснет свет, наружное наблюдение снимается. А сам он уже едет домой — спать…

На старуху могла подействовать только решительно-оригинальная сила. Ничто другое не проймет — зубами вцепится в вещицу… Выкупить? Симулировать ограбление? И тут меня осенило: с патологической личностью может совладать только патологическая личность! Если старуха рвет и мечет, значит, и оппонент должен быть истериком. Зациклена на вещице? Значит, и оппонент должен быть одержим ею же. Нож к горлу, пистолет к виску, психологию под мышку… И никакой, естественно, милиции. Сыщики не пойдут на физическое давление. И не потому, что гуманитарии, а потому, что работы лишатся. Наша Розенфельд не подозревается в убийствах. Далее в деле почти не фигурирует.

Опять я?

И откуда в бедной женщине эта страсть к авантюризму?

Голова не думала. Я действовала как автомат, поднимаясь с дивана. Хорошо проводим досуг, нечего сказать… Тихо оделась, положила в карман баллончик (почему не одолжила газовик у Броньки?). На цыпочках вышла в прихожую, обулась, влезла в куртку, прислушалась. Без четверти двенадцать. Варюша спит, из маминой комнаты придушенно бормочет телевизор: тоже спит — мы теперича Европа, ставим на таймер и убаюкиваем себя какой-нибудь «Дикой розой»…

По счастливому стечению жилищных обстоятельств я живу на Красном проспекте, а не в рабочих трущобах окраин. Под моим окном в любое время можно поймать приличное такси. Деньги выложишь, зато живой останешься. Через несколько минут на вполне законной машине с шашечками я ехала по Гоголя, мимо цирка и церкви Вознесения, и лихорадочно соображала, с чего начать диалог. Удавку к горлу во первых строках как-то неразумно, хотя и хочется. Пригрозить четырьмя статьями УК, более-менее приспособленными к поведению мадам (мы теперь подкованы)? Вывернуть пробки? Затопить квартиру? Взять за шкворник индифферентного, облезлого кота и заткнуть им дырку в унитазе?..

Вопрос остался открытым. Буду действовать по обстановке. Я вышла у хоккейной коробки, в ста метрах от обиталища мадам. Активная жизнь уже закончилась. Висела тьма. Окна в квартирах почти не горели, только клети подъездов освещались мутным мерцанием. На хоккейной площадке у дальнего борта выделялась фигура полуночного собачатника — под ногами у него вилась какая-то живность. За аркой на Челюскинцев ругались хулиганы (а может, и милиционеры — там районка рядом). Внимательно оглядевшись, я углубилась во дворы пятиэтажек. Страха не было — после развеселых ночей на даче он стал понятием абстрактным. Окна Розенфельд на четвертом этаже — в угловой квартире — не горели. Следовательно, и поста не было — окруженный тополями дворик казался вымершим. Но я не спешила. Поспешишь — людей насмешишь. Я замерла на краю двора под развесистым тополем и терпеливо стояла, убеждаясь в собственном одиночестве. Потом погасло окно на первом этаже. За ним, словно сговорясь, два на третьем. Двор погрузился во мрак. Оттягивать удовольствие уже не светило. Я пробежала вдоль дома и вошла в крайний подъезд.

Потрясающие вещи со мной творились! Я твердо верила в свою правоту. Благородная ярость взывала к справедливости! Из-за дрянной старухи, ненавидящей весь мир, гробить жизнь и оставлять ненаказанным ублюдка, убивающего пачками!.. Я уже знала, как войду в квартиру. У Розенфельд есть племянница в Прокопьевске — нормальная бабенка, без закидонов. Примерно моего роста. В том году она приезжала на дачу. Не задержалась, правда, ко мне хватило ее писка. Натяну капюшон и на скрип старухи «Кого там черти носят?» радостно пропищу: «Тетя Мага, это Вера из Прокопа, я проездом на вокзале, вам гостинцев передали!» Непременно откроет.

Площадка четвертого этажа освещалась чисто символически. Я надвинула на лоб капюшон и позвонила. И очень кстати обнаружила тоненькую полоску света между дверью и косяком.

Понимание пришло слишком поздно. Но пришло, слава богу, избавив меня от новой истерики. Я стояла у перил с колотящимся сердцем и давила в себе малодушный порыв умчаться на улицу (от инфаркта… к инсульту?). Нет там никого, уговаривала я себя. Не оставит лиходей, находясь в квартире, дверь открытой. Ушел давно, а дверь захлопнуть не смог — она не захлопывается, там замок гаражный со штырями, на ключ запирается. А ключ не нашел. Или не стал…

Я стиснула газовый баллончик, подняла его на уровень глаз и вошла в квартиру, отпихнув ногой дверь.

В прихожей над антресолями горела лампочка под открытой проводкой. Ватт на двадцать пять — от силы на сорок. Для слепых. Неудивительно, что я с улицы ее не видела. Такие лампы даже отблеска не дают…