В этой замечательной речи Маленкова наиболее искренне показала себя политическая логика советской позиции по германскому вопросу. В публичных заявлениях и внутренних документах МИД вероятные для ГДР политические последствия объединения Германии последовательно замалчивались. Подразумевалось, что успешная борьба за мирную и демократическую Германию укрепит позиции восточных и западных коммунистов и позитивно отразится на социальном и политическом характере нового государства, которое затем установит режим левого толка, который будет симпатизировать Советскому Союзу. Никто не спрашивал, что случится, если этот радужный сценарий не воплотится в жизнь и Советам придется выбирать между стратегическими преимуществами единой нейтральной Германии и политическим императивом удержания коммунистических позиций в ГДР.

Хотя речь Маленкова была – и остается – непревзойденной по своей ясности формулировок, его комментарии соответствовали сложившейся советской политике и результатам пересмотра германского вопроса, который осуществили Молотов и МИД в апреле–мае 1953 г. Впрочем, события последующих недель несколько сузили условия, в которых советские руководящие круги могли обсуждать данную тему.

Во-первых, таким событием стало июньское восстание в Восточной Германии. Правительство ГДР объявило «Новый курс» – снижение темпов социалистического строительства, – и некоторые слои населения истолковали это как признак слабости. Когда государство отказалось снизить повышенные трудовые нормативы, поднялось народное возмущение, перешедшее 16–17 июня 1953 г. в полномасштабный, общенациональный политический мятеж. Согласно одному внутреннему советскому отчету, 450 тыс. человек приняли участие в забастовке, а 330 тыс. вышли на антирежимные демонстрации11. Советские Вооруженные силы, стоявшие в Германии, подавили эти выступления относительно легко и довольно низкой ценой в плане человеческих жертв. Вышеупомянутый рапорт сообщал о 29 убитых (считая 11 партийных/полицейских/правительственных сотрудников) и 350 раненых. Мятеж продемонстрировал уязвимость восточногерманского коммунистического режима и вынудил СССР удвоить усилия по экономической и политической поддержке ГДР.

Во-вторых, Берия попал в немилость и подвергся разоблачению на особом Пленуме ЦК 2–7 июля 1953 г. Основные обвинения говорили о его роли во внутренней политике и о якобы стремлении сойтись с иностранными империалистами, а потом захватить власть. Ему приписали среди прочего желание сдать ГДР капиталистам; впрочем, это преступление не относилось к самым крупным. Открывал Пленум о «Преступной антипартийной и антигосударственной деятельности Берии» отчет Маленкова.

В разделе, посвященном германскому вопросу, глава правительства заявил, что Берия «предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию. В свете всего, что узнали теперь о Берии, мы должны по-новому оценить эту его точку зрения. Ясно, что тот факт характеризует его как буржуазного перерожденца»12.

Следующим выступил Никита Хрущев, новый глава советской Компартии. Он пафосно ругал Берию в свете германского вопроса: «Наиболее ярко он показал себя как провокатор, как не коммунист это по германскому вопросу, когда поставил вопрос о том, что надо отказаться [от] строительства социализма, надо пойти на уступки Западу. Тогда ему сказали: что это значит? Это значит, что 18 миллионов немцев отдать под покровительство американцев. А он отвечает: да, надо создать нейтральную демократическую Германию. Как может нейтральная демократическая буржуазная Германия быть между нами и Америкой? Возможно ли это?.. Берия говорит, что мы договор заключим. А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если подкреплен пушками. Если договор не подкреплен, он ничего не стоит. Если мы будем говорить об этом договоре, над нами будут смеяться, будут считать наивными. А Берия не наивный, не глупый, не дурак. Он умный, хитрый, но вероломный. Поэтому он так и делал, а может быть, делал по заданию, черт его знает, может быть, он получал через своих резидентов другие задания. Я за это не поручусь. Поэтому еще раз повторяю, что он не коммунист, он провокатор и вел он себя провокационно»13.

После него слово взял Молотов. Он нападал на Берию за то, что тот говорил о возможности миролюбивой, буржуазной Германии. Берия якобы попытался извратить позицию Президиума по строительству социализма в Германии. Молотов подчеркнул, что в беседе он повторял: ошибкой является ускоренное строительство социализма, но не строительство социализма как таковое. А высказывания Берии по германскому вопросу, продолжал Молотов, показали, что он «не имеет ничего общего с нашей партией, это человек из буржуазного лагеря, это человек антисоветский»14.

Вслед за Молотовым говорил министр обороны Николай Булганин. Он заявил, что Берия выступал за ликвидацию ГДР и восстановление буржуазной Германии.

В завершающих замечаниях Маленков не стал возвращаться к германскому вопросу. Но в официальном заключении, признающем вину Берии, было сказано, что он говорил «об отказе от курса на строительство социализма в Германской Демократической Республике, за превращение последней в буржуазную республику»15.

Разоблачение якобы взглядов Берии на германский вопрос было привязано к июньским событиям в ГДР. Эти волнения советские власти – и публично, и в частном порядке – назвали происками иностранных провокаторов16. Приписав к ним Берию с его идеями о сдаче ГДР врагу, бывшие товарищи добавили к его делу обвинения в том, что он представляет собой не только политического ренегата с амбициями диктатора, но и империалистического агента.

Непосредственное влияние дела Берии на курс советской внешней политики оказалось неоднозначным. Разговоры о Германии единой, но буржуазно-демократической, прекратились, однако воссоединение страны на миролюбивых и демократических основаниях оставалось официальной линией. С одной стороны, Советский Союз усилил поддержку ГДР как социалистического государства. Но быстрых и решительных действий, которые позволили бы Восточной Германии долго и успешно существовать отдельной страной под контролем коммунистов, М. не предприняла.

Во время рассмотрения дела Берии МИД приостановил работу над германским вопросом. Но в конце июля, когда работа над ним возобновилась, произошло возвращение к позициям, сформулированным в апреле–мае. Подтолкнула к этому дипломатическая нота Запада, выпущенная 15 июля. Она предлагала созвать конференцию министров иностранных дел по германскому вопросу. 30 июля заместитель Молотова Андрей Громыко показал ему проект ответной ноты. Она представляла меры, которые укрепят советские позиции в Германии, усилят авторитет ГДР как «основы для восстановления единой Германии как миролюбивого и демократического государства» и создадут трудности для западных планов по разделу страны и использованию ее как платформы для агрессии в Европе. К таким действиям относились: a) соглашение на проведение конференции министров иностранных дел, б) выпуск ноты с предложением о создании общегерманского временного правительства, в) внедрение ранее предложенных экономических и политических мер по поддержке ГДР, г) созыв конференции стран народной демократии для выпуска резолюции по германскому вопросу и заключение коллективного пакта о дружбе и д) приглашение в Москву на переговоры делегации ГДР. 2 августа Молотов направил проект Громыко в Президиум. Все предложения МИД были ратифицированы, за исключением конференции стран народной демократии17.