В Мюнхене его хватаются через несколько дней после бегства. Большой группой американские и немецкие следователи входят в квартиру, допрашивают жену. Проводят обыск. Она ничего не знает. А они не верят.

Уже после бегства Туманова, в октябре 1986 года Светлана получает записку от связного и едет в Берлин. Проходит привычным путем через потайную дверь на «Фридрихштрассе», получает инструкцию и возвращается в Мюнхен. Через сутки ее арестовывают. Обвинение — нелегальный переход границы. Она сидит в тюрьме полгода и получает пять лет условно.

1988 год, Светлана на свободе, приезжает с дочкой в Москву, разыскивает Туманова. Он встречает их помятый, заспанный, в засаленном халате. Не сразу узнал, потом увидел дочку, обрадовался. Провел в квартирку, на столе — остатки вчерашней трапезы. Светлана предъявляет претензии — как смеет он брать деньги с их общего счета, ведь это все — для образования дочери.

— Это — мой счет, — спокойно отвечает Туманов. — Не лезь в мои дела. — После этого они расстаются навсегда.

1992 год. Советского Союза больше нет. КГБ в кризисе, кураторы его покинули. Деньги тоже кончились. Он сидит в своей двухкомнатной квартирке на Цветном. На нем — все тот же засаленный халат, борода нечесаная, глаза слипаются. На столе — пустая поллитровка и засохший бутерброд. Не мешало бы сходить в ларек, но тело непослушно.

Он пишет: «Сейчас я очень редко покидаю свою квартиру. У меня нет работы, и я живу на пенсию, которую мне платит государство. Я провожу дни, читая книги и газеты. Я рано ложусь спать и встаю поздно. Мне сорок восемь лет, но иногда я чувствую себя очень старым».

Звонок в дверь. Приходит дядя Сережа. Как-то ссохся, поседел, сильно хромает. Они садятся за стол, опрокидывают по сто грамм. Дядя Сережа печален: его уволили в запас. В эти дни в органах увольняют всех. Дела идут неважно: дочка не вышла замуж, жена пилит. На пенсию прожить невозможно, а возраст не позволяет идти в охранные структуры. У него прогрессирует артрит, и требуется операция на бедре, но организация уже не берет на себя расходы. Они обнимаются на прощанье и расстаются навсегда.

Звонок. Еще звонок. Он не берет трубку. Он смотрит на фотографию. На ней — Ариадна, Перуанский и — он, Туманов.

Спирт. Алкоголь. Радужная оболочка искрится. Раздраженные веки. Чепуха. Он берет и вешает трубку.

Туманов умирает в Москве одинокий, спившийся, никому не нужный.

Ариадна тоже умирает в полном одиночестве, но в Мюнхене. Поговаривают о самоубийстве. Некролог не публикуют. В начале 90-х ее разоблачили как агента, но проявили снисхождение и оставили на свободе.

В истории Туманова Ивану не нравится то, что она звучит как вариация судьбы его самого и сотен других перебежчиков. Он будет делать все, чтобы такое не повторилось!

21 сентября 1993 года. Иван, зевая, готовит выпуск. Попивает кофе, курит, ждет конца смены. В фокусе зрения — бегущая строка новостей. Там все больше о противостоянии Ельцина и Верховного Совета. Оно продолжается с марта. Теперь приближается развязка. Подбегает главный редактор с пометкой «молния»: указом Ельцина Верховный Совет распускается, на 12 декабря назначаются новые парламентские выборы. Хасбулатов с трибуны Верховного Совета: «Ельцин решился на государственный переворот!»

Русская редакция приходит в движение. Бегает с листиками комментариев Виктор Федосеев. В кантине под пиво и шнапс шумит народ. Юлиан Панич сидит с трубкой, объясняет суть событий урало-башкирской службе. Савик Шустер не вылезает из кабинетов начальства, доказывает, что надо вести репортажи с улиц Москвы. Гендлер запасается бутылками виски, остается ночевать в кабинете.

По коридору ковыляет на лошадиной стопе Глеб Рар. Останавливается у карты расчлененного СССР, тыкает палкой в розовую тушу России и говорит: «Рано делят шкуру неубитого медведя!»

В кантине оживленно обсуждают — что будет в случае окончательного развала. Татарин Нардиев задумчиво говорит: «Может быть, теперь мы создадим татаро-башкирскую республику?»

Взрывается диспут. Нардиев: «А ваша Россия, как жадная старуха, держит в когтях громадную территорию Сибири и Дальнего Востока, которая жизненно необходима молодым народам Востока!»

Энтээсовец Рар: «А вас, ордынцев, американцы держат на цепи, чтобы спустить на русского медведя!»

Панич прошел, фыркнул: «За общим столом сидят, едят хлеб хозяина и ругают его. Какая низость!»

Картинки по Си-эн-эн множатся: Белый дом вооружается, обрастает сторонниками. Стекаются казаки, баркашовцы. Проходят митинги. Все уверены, что дело идет к большой драке. Радийное начальство дает распоряжение: направить в Москву людей — на усиление бюро. Почти все отказываются. Хотя в день платят сто долларов командировочных, ехать в эту грязь и слякоть мало кому хочется.

Среди старых сотрудников желающих ехать нет вообще. Кто-то хорошо наладил вывоз икон и икры из России, кто-то перепродает квартиры в Мюнхене.

На хрен им эти сто долларов? Иван — другое дело. У него нет накоплений, он не оборвал внутренних нитей с исторической родиной. Он не против командировки.

Корпункт радио «Свобода» в Москве открыт весной 1992 года. После провала августовского путча Ельцин своим указом разрешает радиостанции вещать на территории России, дает каналы связи, помещения. Тогда же Ельцин награждает «Свободу» грамотой — за вклад в дело демократии. Эта грамота висит в рамке у кабинета президента станции в Мюнхене. Любопытный документ.

Да, Иван не против съездить в Москву. Он соскучился по острым ощущениям, по русским женщинам, хочет увидеть жену и дочь. А также отвлечься от мыслей о Кате. Но не припомнят ли ему бегство наследники КГБ? Он советуется с Марком Дейчем. Тот говорит ему: «Теперь можешь ехать. У КГБ вырвали клыки». Иван не верит, подает в российское консульство запрос, и визу выдают. Ее шлепают в немецкий паспорт, который он получил летом этого года.

Мысли о России, недолгие сборы. Он пакует рубашки, шоколадки и виски. Покупает для дочки фирменные майки и джинсы, косметику для жены.

2 октября 1993 года. Самолет, подпрыгнув на полосе, садится в Шереметьево. Дождь, полумрак. Рядом с ним — вечно пьяный сотрудник белорусской службы Сташук.

Иван приезжает в Россию как корреспондент «Свободы». Прошло ровно четыре года, как он покинул Союз. Теперь он иностранец, агент западного влияния, но это сейчас приветствуется в Москве. Дух перестроечной демократии еще жив, элита обожает Запад.

Таможенники их не проверяют, смотрят телевизор. Они со Сташуком проносят деньги, которые разложены по карманам, прилеплены скотчем к радийной аппаратуре. В случае обнаружения эти деньги просто переходят к погранцам. Но те под мухой и не цепляются. В стране анархия.

Эти деньги — для фрилансеров и прочих стрингеров — внештатных корреспондентов «Свободы». Доллары возят в Москву наличкой и выдают в конвертах. Такова практика, еще со времен СССР. Иногда случаются конфузы. Посланный гонцом Эдик Вольтман недодал стрингерам гонораров на несколько тысяч долларов. Был скандал, но американцы его замяли.