Меня интересовали портовые трущобы, где царил еще до Горького хорошо известный одесский портовый босяк. Поэтому я записался счетчиком в район, включавший Карантинную гавань, Таможенную площадь и ближайшие местности, — центр босячества.

Заведовал переписью этого района Цеханович, чиновник особых поручений при градоначальнике.

Значительно позже, в начале Русско-японской войны, Цеханович привлек на себя в России внимание. Уже на склоне своих лет он вдруг отправился на войну добровольцем. Участвовал в партизанском отряде генерала Мищенко, вторгнувшемся, было, в Корею. В одной из газет были помещены посвященные выдающимся партизанам строфы:

Во время переписи Одессы борода Цехановича была еще совсем черная.

— Дайте мне самый худший участок в вашем районе!

— Вот удивительный случай! Все просят у меня участок полегче и получше.

Мы выбрали с ним два больших дома, на правом углу улицы, идущей к порту под Строгановским мостом (забыл название[174]), и Таможенной площади. Один дом был в 4–5 этажей, другой рядом поменьше. В обоих вместе было около шестидесяти отдельных квартир.

В эту работу я погрузился на несколько дней. Сначала пришлось грамотным раздавать для заполнения, а за неграмотных самому заполнять анкетные листки по переписи и оставлять их в квартирах. По истечении же полуночи, к которой была приурочена перепись, надо было вновь обойти все квартиры и отобрать листки. При этом нужно было еще внести изменения или дополнения, если они произошли к намеченному моменту.

Счетчика сопровождал дворник с домовыми книгами. От прибегания к содействию полиции рекомендовалось воздерживаться.

Дома действительно оказались сказочными трущобами. Население — почти сплошь неграмотное. Работы для счетчика было поэтому очень много.

Такой нужды, с какой пришлось встретиться здесь, мне до того не приходилось видеть.

Маленькая каморка, под откосом лестницы. Не больше квадратной сажени площадью, полутемная. А в ней живет целая семья, несколько детей.

Сплошь и рядом в одной комнате по несколько семейств. Размещаются в углах.

Особенно ужасны подвальные помещения. Сквозь узкое отверстие в стене — окно, на уровне тротуара, едва проникает свет. В таких полутемных подвалах, собственно, и живут босяки — целыми группами.

Грязь, смрад, воздух — смесь махорочного дыма, испарений и нависшей пыли. На полу — тряпье, лужи грязной жидкости, пустые бутылки… Часто пьяны сами обитатели этих палат.

Подозрительные каморки, служащие притонами. Здесь ютятся самые низкопробные проститутки, обслуживающие невзыскательное население этих домов.

Пожилая женщина, несмотря на утро уже подвыпившая, в упор смотрит на меня:

— Ай, да какой же ты хорошенький! Молоденький!!

Обхватывает мою шею грязными руками и прижимает к засаленной кофточке.

— Что за безобразие! Дворник!

Ее отрывают от меня сами товарки.

Отношение переписываемых в общем благодушное, часто излишне почтительное. В счетчике подозревают какое-то новое начальство, а следовательно опасного человека. Раза два пьяные буяны из босяков, угрозами избить, пытались не впустить меня в их помещение. Еще чаще — не позволяли ничего о себе записывать. Буянов унимали сами жильцы, а скрываемые сведения черпались по необходимости из домовой книги.

Женщина просит оставить ей лишний анкетный листок.

— Зачем? Ведь я на всех роздал.

— Записать-то — оно точно — записали. А только завтра или послезавтра у меня будет ребеночек… Так уж и для него позвольте!

Возвращаясь, после целого дня работы в своем участке, я снимал одежду на лестнице, а прислуга выбивала из нее приносимый мною богатый энтомологический материал.

У Цехановича, среди остальных счетчиков, я делал карьеру. И он поручил мне более ответственную задачу: производство переписи ночлежных домов его района. Это надо было проделать в самую ночь, приуроченную к переписи.

Поздним вечером собрались мы у Цехановича и основательно подкрепились перед ночным трудом, разумеется, на счет города. В полночь я повел свой «отряд» — около двадцати счетчиков, в сопровождении — на случай сопротивления — внушительной команды полиции.

Переписать надо было два ночлежных дома. В один я выделил меньший отряд, с другим отправился в большую ночлежку.

Обширное помещение — в два этажа. На полах, почти сплошь, — грязные матрацы. Спят и храпят несколько сот ночлежников. Воздух полон дыма махорки, кислых и зловонных испарений. Тяжело дышать. Редкие лампы на стенах едва светят сквозь дымную мглу спертого воздуха.

Нас не ожидали. О предстоящей ночной переписи скрывалось, чтобы не распугать ночлежников. Внезапно появляются в залах счетчики и громко стучат по полу сапогами полицейские.

В полумраке зарождается тревога… Будят друг друга. Поднимаются всклокоченные со сна головы, вскакивают полураздетые.

— Вставай скорей! Ступай все к стенке! — неожиданно скомандовал полицейский офицер.

Эта неожиданность нарушала весь план работы. Я рассердился:

— Прошу полицию не вмешиваться в наши действия!

— Не надо вставать! Оставайтесь все на своих местах!

Полицейский офицер отошел с недовольной миной и закурил папиросу.

Встревоженные ночлежники не знают теперь, что им делать. Полицейский скомандовал одно, а какой-то студент кричит другое… Начали, было, уже подниматься. Много пришедших людей, крупный наряд полиции… Очевидно, — облава! Значит, будет проверка документов… Некоторые спешат, сами протягивают нам паспорта. Мы их не берем. Иные, очевидно, беспаспортные, пытаются улизнуть. Но все выходы из ночлежки заняты полицией.

С трудом, но все же водворяем всех на их ложа.

Быстро распределяю ночлежников среди счетчиков. Каждому — по пятьдесят человек. Счетчики склоняются над лежащими фигурами, и огоньки их свечек замелькали, сквозь мглу табачного дыма, во всех концах ночлежки.

Спешу во второй, в меньший, ночлежный дом. Налаживаю работу и там. Возвращаюсь записывать свою полусотню. Трудная работа — путешествуешь от одного ночлежника к другому с табуреткой, а на ней свеча и походная канцелярия.