Отдохнувши и подкрепившись, двинулись к другому леднику Эльбруса — Терсколу.

Подниматься приходится еще более круто. Идем вдоль быстрой горной речки. С неумолчным грохотом несется она среди громадных камней ложа. Пенится, наскакивая на них, бурунами.

Неожиданность — человек! Горец-охотник. Он охотится за турами, с их великолепными рогами. Турьи рога обделываются на Кавказе в серебро: они заменяют на пирах заздравные чаши. Иной турий рог вмещает в себе две-три бутылки вина. Опытные кутилы такую порцию вина из турьего рога умудряются выпить одним духом.

Но туры — очень чуткие животные. Не подпускают к себе человека — приблизиться к ним трудно. Наш охотник вооружен подзорной трубой — вот куда проникла культура! Издалека высматривает в трубу животных среди скал. Тогда подкрадывается к ним обходом, с подветренной стороны.

Вот, наконец, и Терскол! Свешивается крутым скатом от снежной вершины. Взрыт льдинами так, как будто это лава, застывшая после извержения.

Им можно любоваться, но пройти на него — нет, по-видимому, возможности.

Здесь уже очень высоко — граница снежной линии. Идти еще дальше — в наши планы не входило. Взбираться на вершину Эльбруса — требовало бы более основательной подготовки. Это была трудная задача, до того времени удавшаяся только немногим.

Снова ночлег у льда. Ночь еще морознее — мы ведь еще выше. Теснимся к костру поближе. Спится с трудом, все просыпаемся от холода.

Утром спускаемся к Урусбиеву аулу. Под гору дело идет быстро и весело. Нас снова приютили княжны Урусбиевы.

А. А. наснимал во время экспедиции много фотографий — и местных типов, и живописных мест. Израсходовал все пластинки, кроме последней. А наши княжны-хозяйки просят снять еще и их.

Жаль было огорчать отказом гостеприимных хозяек… Они стали наряжаться. Надели национальные кабардинские костюмы, с длинными-предлинными кисейными рукавами, доходившими почти до пят. Однако, чтобы щегольнуть культурой, отказались сниматься на ковровых тахтах, а расселись на венских стульях.

Сняли их группой. Но этого княжнам было мало: захотелось сняться еще каждой порознь. А пластинок более не было. Что тут делать?.. Мы исполнили все их желания, наставляли на них аппарат в разных комбинациях, они принимали кокетливые позы, делали умильные улыбки… но все это впустую, перед незаряженными кассетами.

— Пластинки проявим уже в Тифлисе!

— Только смотрите, пришлите нам фотографии.

— Пришлем, не сомневайтесь!

— А то уже бывало, что путешественники нас снимали. Но редко бывало, что мы получали обещанные карточки.

Увы, и мы оказались предателями[183].

У пешеходов пропала охота подражать в странствии апостолам. Все сели на коней и отскакали в день, к неудовольствию проводников, верст семьдесят.

Остановились на сыроваренном заводе одного князя. Ужин обильный, настроение приподнятое. Довольные концом экспедиции, мы устроили здесь бал, причем некоторые из нас, с большей или меньшей грацией, старались заменить дам[184].

Через несколько дней мы были уже в Тифлисе.

Государственные испытания

Экзаменов, в обычном смысле, у нас, в течение всего университетского курса, тогда не было. По зачетным репетициям студенты перечислялись с семестра на семестр. Но от последующих экзаменов репетиции не освобождали.

По идее устава 1884 года экзамены должны были производиться, после прослушания и зачета студенту всего курса, специальной государственной комиссией. Состав последней предполагался полностью чуждым преподавательскому персоналу данной высшей школы. Это было и наивно, и не осуществимо. Откуда в России — да даже и в любой стране — можно было бы взять, помимо университетских преподавателей, такое число специалистов, чтобы они могли составить эти экзаменационные комиссии на всех факультетах всех университетов? Вырисовывался иной практический выход — в виде пересылки профессоров из одного университета для экзамена в другом… Но, при всем известной склонности ученых к интригам и соперничеству, это повело бы к сведению счетов на спинах студентов.

На практике выход нашли в том, что в каждое учебное заведение стали посылать не целую государственную комиссию, а только ее председателя. Этим последним назначался кто-либо из профессоров или академиков из числа более угодных министерству. Остальной состав комиссии бывал из своих же профессоров.

Мне привелось быть в университете в самом начале действия устава 1884 года. До того было лишь два выпуска по новым правилам, наш был третьим. Уже и тогда выяснилась несостоятельность нового порядка, и с годами он был постепенно изменяем с помощью разных частных коррективов. Нам пришлось кончать курс при самом неблагоприятном положении этого дела.