Наша остановка — в настоящем европейском доме, у князя Урусбиева[181]. Хозяина дома нет. Нас принимают три девицы-хозяйки, сестры князя. Они не блещут ни красотой, ни свежей молодостью, но зато очень любезны. Однако чувствуется, что главы дома налицо нет.

Обстановка — венские стулья, ломберные столики, на стенах — фотографии в рамках, на окнах тюлевые занавески. Вокруг дома — веранда. А близ почти европейского дома ютятся горские сакли, скученные, с узкими между ними проходами-уличками.

Рано утром надо выступать к ледникам. Но — неожиданная задержка! Урусбиевцы не соглашаются дать нам лошадей. В качестве повинности они должны их давать, разумеется, за установленную плату, — но не желают. Вот когда помогло бы присутствие самого князя… Долго пререкаемся с горцами — ничего не выходит. Уперлись на своем — не дадим, мол! Кажется, придется возвращаться ни с чем. Один из нас вынимает записную книжку.

— Кто отказывается дать? Как имя? Сообщим начальнику области!

Горцы сдаются. Лошадей тотчас же приводят. У нас два новых проводника из местных жителей. Со старыми дружески расстаемся.

Двигаемся почти девственным лесом. Величественные хвойные деревья! Масса бурелома, загораживающего путь. Узкие тропинки — по ним лошадь пробирается только с трудом.

Часто пересекаем Баксан. Теперь он стал узким, но еще более быстрым: грохочет и ревет по каменистому ложу.

Мосты — первобытные. Два переброшенных через реку ствола сосны, с набросанными на них ветвями. А иногда — даже один ствол, с подобием односторонних перил. Приходится спешиваться. Лошадь осторожно ступает по дереву и прядет ушьми, косясь на быстрый поток.

А слева, над зеленым морем хвойного леса, высится целая цепь горных снежных великанов: Ужба — точно тиара, Донгуз-Орун… Величественные снежные зубья сверкают на ясном синем небе.

К полудню добираемся до высокого горного луга. Здесь — хижина горца-пастуха. Хижина сложена из больших камней.

Делаем привал. Подкрепляемся у пастуха кисловатым молочным напитком — айраном, подобие кефира. Нас соблазняют молодые барашки. Покупаем у пастуха одного, с белой шерстью. Бедная жертва! Проводник приторочил уж его к своему седлу.

Расстаемся и с пастухом. Для него наше посещение — совершенно необычайное событие. Он полон впечатлений и ручейком разливается о чем-то с проводниками.

Теперь поднимаемся уже по самому склону Эльбруса. По здешнему он — Менгитау. Громадным массивом возвышается он перед нами и искрится двумя белоснежными вершинами.

Поднимаемся вдоль ущелья. По дну его рокочет все тот же Баксан. Но широкий и шумливый раньше — он теперь суживается. Местами через него и перескочишь. Он все меньше и меньше, а к вечеру мы у самого его истока.

Баксан вытекает от громадного ледника Азау. Это уже значительная высота — под самой снежной шапкой Эльбруса. Устали все от подъема, особенно пешеходы. Но ближайшая цель нами уже достигнута. Почти неделю потратили мы, чтобы от культурного Тифлиса добраться до этой ледяной громадины. Можно устроить по такому поводу и маленький пир!

Вместо стола — громадный камень. Вместо скатерти — газетные листы. Раскладываем жестянки с консервами. Холодно — просим у Гана коньяку. Но К. Ф. непреклонен:

— Коньяк завтра нам понадобится — на леднике!

Проводники тем временем заклали белого барашка. И его молодые ребрышки уже шипят над огнем костра, на вертелах.

Вкусен шашлык на высотах Эльбруса, запиваемый красным кахетинским. А я сегодня дежурный по хозяйству и, будучи по торжественному поводу добрым, отпускаю усиленную порцию вина.

Надо заботиться о ночлеге. Идем собирать хворост, разводим громадный костер. Сторожим его ночью по очереди, подбрасывая ветки. Остальные завертываются в бурки, подложив под головы башлыки.

Пытаемся уснуть — не спится. Сказывается подножие ледника. Ужасный холод! Лужицы, растаявшие днем, за ночь прочно сковываются льдом. Ворочаемся на каменном ложе, но из‐за стужи больше звездами любуемся, чем спим.

Наконец, рассветает. Блеснули лучи восходящего солнца. Спешно выпиваем на дорогу чаю. Один из проводников оставляется сторожить лагерь, другой ведет нас на ледник.

Но как на него спуститься? Нет подхода… Заходим сбоку ледника и по склону морены — буквально на своем боку — скатываемся на лед. Теперь — прогулка по самому леднику.

Ледник Азау — в несколько верст длиной. Тянется от снегов вершины Эльбруса как громадный ледяной язык, и от его таянья порождается узким ручейком могучий далее Баксан.

Все же Азау — ледник доступный. Через него проходит незаметная на глаз тропа, по которой смельчаки горцы проникают отсюда в Кубанскую область. И не только проходят сами, но иногда гонят безответные баранты[182] овец.

Кое-где блестят в лучах солнца, над ледяным полем, белые мотыльки. Но только они. Более — никаких следов жизни.

Несколько часов бродим мы по этому леднику. Один из нас оступился и попал в трещину. Его вытащили с помощью веревки. Второй эпизод — со мною. Чтобы лучше обозреть ледник, я взобрался на горку, составившуюся из льдин и каменных глыб. Но камни, нагромоздившиеся при постепенном таянии льда, оказались в неустойчивом равновесии. И тяжести одного человека оказалось достаточным, чтобы горка стала расползаться вниз, угрожая втянуть в эту неприятную смесь и меня. Жуткое мгновение! Однако выбрался благополучно.

Страшно все озябли. Вот когда вспомнили о коньяке, которым Ган обещал согревать нас на леднике:

— Ну, Карл Федорович, давайте же скорее ваш коньяк!

Ган схватился за свою сумку:

— Ах, боже мой! Забыл коньяк на бивуаке.

И погрызли же мы его! Стуча зубами от холода, пробрались мы кое-как с ледника на бивуак. Там уже горел приготовленный проводником костер и испускал пар большой чайник. Но мы теперь безоговорочно потребовали от Гана злополучный коньяк.