С полчаса, если не больше, мы просидели рядком на банкетке, обмусоливая каждый свои мысли. Жабоид периодически чесал себя за ухом, что ввергало меня в большое раздражение, но я на это не сказал ему ни слова. Пусть, падла, чешет, лишь бы придумал, как нам из всего этого бардака выбираться. Утром нас отсюда погонят, а за стенами законники, прочий сброд, а патронов всего пятнадцать, и будь мой обрез хоть дважды кладенцом, но отбиться мы один бес не сумеем. Попытаться улететь на Горбунке? Но для этого надо выбраться из города, найти ровную площадку, где никто не помешает ему разогнаться. Он аэроплан, а не вертолёт…

Голова болела. Горбунок, что бы я о нём ни думал, не всемогущий Боян, а у наших преследователей наверняка есть какие-то технологии, которые в состоянии ограничить возможности моих артефактов, и если до сих пор нам как-то удавалось держаться на шаг впереди, то это не значит, что матушка Удача и дальше будет оставаться на стороне добра и справедливости. Нужен неординарный ход, который поставит в тупик наших врагов. Найти бы его только.

— Придумал чего-нибудь? — толкнул я жабоида.

— Надо искать зерцало.

— Намётки есть?

Намёток не было. История с зерцалом выглядела ещё более загадочной, чем с кладенцом: где искать это изделие, у кого оно может быть — огромный знак вопроса. Оно как бы существовало, все как бы о нём знали и как бы представляли, как оно выглядит, но воочию не видел никто. Четыре стальных пластины на кожаной или войлочной основе, прошитые по углам кольчужными кольцами. Главное его предназначение — защита от любого вида магического и физического воздействия. Это единственный артефакт, у которого нет копий. Если с кладенца их сделали штук шесть или семь, со Змея Горыныча два, то с зерцала ни одного. Никто из последователей Бояна не смог повторить достижение учителя, и это наводило на мысль, что подобного артефакта не существует в принципе.

Однако жабоид предположил, что в своё время зерцало принадлежало Ахиллесу, чем и объяснялась его феноменальная неуязвимость, а вовсе не купанием в водах мифического Стикса. Что же получается: Боян отдал творенье рук своих какому-то греку? Зачем? Свои богатыри закончились? Или тот украл его?

Чтобы найти ответы на эти вопросы, нужно было попасть в соборную библиотеку и покопаться в её архивах. Наверняка там были какие-либо сведения об утечке отечественных артефактов за рубеж. Вполне вероятно, что раньше к подобным безобразиям относились спустя рукава: эка невидаль — зерцало! Утекло и утекло, его один бес никто в глаза не видел и в руках не держал, так что Боян с ним, у нас иных артефактов вдоволь. Ан нет, артефактов вдоволь не бывает, это вам не дураки на дорогах, так что пора начинать возврат национального антиквариата из заграничных коллекций в родные пределы.

Мысль хорошая, но для её воплощения надо проникнуть в архив. После выхода из подполья я получил независимость от Дмитрия Анатольевича и отныне мог сам решать, что нам делать и куда идти. Жабоид теперь мне друг, товарищ, компаньон, но никак не начальник. Я спросил:

— Сможешь провести меня в соборную библиотеку?

— Зачем?

— Хочу покопаться в документах. Если зерцало действительно существует, оно где-то обязано засветиться. Узнаем, кто владел им, где использовалось.

— Пройденный этап, — отмахнулся жабоид. — Мы с Василисой уже смотрели. Упоминаний много, но ни одного конкретного имени нет. Большинство документов не отсканированы и разбросаны по архивам и частным собраниям… Жизни не хватит проверить все.

— Я настаиваю.

— Да сколько угодно. Попасть в архив можно только по спецразрешению, без него не стоит и пробовать. Это тебе не банк, освистать охрану не получится. Нас даже близко не подпустят. Мы в списках, забыл?

Ничего я не забыл. Забыть подобное, всё равно что самому себе могилку выкопать. Однако сидеть на месте и думать, чем заняться, я не хотел. Раньше моими поступками руководило желание спасти Василису, а теперь, когда я узнал, что спасать её не надо, меня вдруг обуяла жажда приключений и поисков. Не знаю, откуда это взялось, может быть, потому что такова моя сущность — искать пропавшие вещи. Я как-никак чуткий. Да и Василисе опять же помочь…

— Ничего я не забыл. Это ты забыл. Госпожа Морана подпись свою отозвала, мы теперь снова честные, наши добрые имена восстановились.

— Это хвост у ящерицы восстанавливается, если его отдавить, — хмыкнул жабоид, — а здесь одних слов мало. Надо новый Собор созывать и обосновывать свой отказ, а до тех пор мы как были отверженными, так ими и остались.

— Бюрократия!

— А ты хотел, чтоб как в сказке: вари горшочек, вари? Увы, милый мой Игнатиус, здесь одним горшком весь город не накормишь. Другой путь искать надо.

Другой путь… Философ хренов, задолбал своими метафорами. Где я ему другой путь добуду? И Василиса тоже хороша, сидит, небось, в большом доме с толстыми стенами, чай пьёт. А может и не чай, может, коньяк, да ещё и не одна…

Мне вдруг стало тоскливо от осознания того, что Василиса сейчас действительно может быть не одна, а с каким-нибудь молодым человеком, наверняка умным и красивым, у них любовь и прочие близкие отношения. Они думают о свадьбе, о детях, а я кружу себе голову несбыточными мечтами, надеюсь на что-то. Зачем? Зачем я опять стал думать о ней? Вроде начал забывать, разочаровываться — и вот снова… Василиса… Самая прекрасная женщина в мире. Самая прекрасная. Женщина. В Мире.

В раздевалку вошёл лысый начальник охраны.

— Госпожа Морана просила напомнить, что уже утро и вам пора уходить. А иначе…

— Что «иначе»?

— Не знаю. Она просто сказала «а иначе» и замолчала.

Мы переглянулись. «А иначе» в устах Мораны Златозаровны могло означать только одно…

— Как нам выбраться отсюда?

— Идите по коридору направо мимо кухни. Там служебный выход. Охрана в курсе, пропустит вас.

Мы бросились к дверям так быстро, что лысый едва успел отскочить в сторону.

Улица встретила нас брюзжанием просыпающегося города. Рычали автомобили, звенели трамваи. В домах загорались окна, по тротуарам шли люди. Для многих это был рабочий день, тягомотный и обыкновенный, а для нас началась пора испытаний. Едва покинув гостеприимные стены ночного клуба, жабоид ткнул пальцем в сторону парковки.

— Видишь?

Возле серебристого Майбаха тёрся мужичёк в пальтишке — на вид ничем не примечательный слесарь-сантехник из соседнего ЖеКа или кондуктор троллейбуса в отпуске. Ещё пара таких же отпускников равномерно распределилась по углам, удерживая в зоне видимости все выходы из здания. Обычно охрана гоняет подобный элемент от парковки подальше, мало ли, колесо отвинтят или неприличное слово на двери нацарапают, но эти гуляли меж рядов дорогой автотехники совершенно спокойно.

— Вижу.