— Как тебе сказать… В зеркало потом посмотришь, — грустным голосом сказал я.

Настроение было пораженческим, хотя сдаваться я не люблю. Бокс и дворовая кампания приучили меня идти до светлого пятна в конце тоннеля. Сколько зубов я из-за этого потерял и сколько костяшек разбил — одни врачи ведают. Зато ребята меня уважали, и свои, и чужие, и не знаю, которые больше. А сейчас я расстроился. Хоть вниз головой прыгай, но никаких светлых пятен рядом не видно…

Вниз головой? Слушай… Если забраться на крышу, попросить Горбунка превратиться в парашют и сигануть с тыльной стороны… Я посмотрел на жабоида. Дмитрия Анатольевича придётся сбрасывать силой, сам он ни за что прыгать не станет, а в остальном план шикарный.

Я схватил жабоида под мышки и потащил по лестнице вверх. Он опешил.

— Ты куда?

— Сброшу тебя с крыши.

— За что?

— За шиворот.

Дмитрий Анатольевич начал вырываться, я выкрутил ему руку, и дальше он пошёл самостоятельно. На чердаке мы долго и бесперспективно искали выход на крышу, но нашли только слуховое окно. Я расстроился: единственное, что я был в состоянии исполнить в своём плане, это поговорить с Горбунком о парашюте. Но о каком парашюте может идти речь, если на крышу попасть нельзя? Я расстроился ещё больше, когда услышал на площадке перед чердаком шаги. Дверь приоткрылась и тут же захлопнулась снова, но я успел разглядеть плотную морду законника.

— И чего ты добился своим перформансом? — скрипнул зубами жабоид.

Что такое перформанс я не знал, предположил только, что это культурная замена более крепкого выражения. Попытался обидеться — не смог. По сути, жабоид прав. Из-за моей глупости мы потеряли неплохую позицию на лестнице и загнали себя в тупик на чердаке. Отсюда уже точно не выбраться. Я выглянул в слуховое окно. До соседнего дома было метров пятнадцать — не перепрыгнешь — внизу топтались гномы. Им явно было холодно, но что-то я сомневался, что они уйдут куда-нибудь греться.

— Зато здесь теплее, — подмигнул я Дмитрию Анатольевичу.

В ответ жабоид презрительно фыркнул.

Дверь снова приоткрылась и простуженный голос прохрипел:

— Переговоры!

А вот это что-то новенькое. За всё время моего противостояния со злыми силами переговоров мне не предлагали, сразу били кувалдами или наставляли пулемёт, так что это даже интересно. Надо обязательно послушать, что они предложат.

Я подошёл ближе к двери и встал за стропилами. Если ловчие задумали какую-то хитрость и начнут стрелять, я хотя бы не буду для них лёгкой мишенью.

— Чего вы там придумали, говорите! — крикнул я.

Из-за дверного косяка выглянул ловчий, тот самый, который усыплял местную жительницу.

— Сдавайтесь. У нас нет приказа валить вас. Константин Константинович просто поговорит с вами и всё.

— А причём здесь Константин Константинович? — высунулся жабоид. — С каких это пор вами Кощей командует?

Усыпитель замялся, не сообразил сразу, что ответить. Законники не подчиняются никому, кроме своего воеводы, это знал даже я.

— Господин Баюн велел… Они поговорят с вами и всё. Отпустят. Вы им не нужны.

— Ага, отпустят, как же, — прошептал Дмитрий Анатольевич. — От Баюна ещё никто живым не уходил.

Он мог бы не говорить этого, я и сам прекрасно понимал, что из цепких лап воеводы законников нам не вырваться. Но вот зачем мы понадобились Кощею? Мы уже были у него, разговаривали, и он приказал бросить нас в банке. Про кладенец он вряд ли узнал, никто в Мире пока не в курсе, что его в обрез переформатировали. Так чего ему надо?

— Не верь ему, — снова шепнул жабоид.

— Я тебе не верю! — крикнул я.

Усыпитель некоторое время молчал, видимо, советовался со своими, потом снова выглянул в проём.

— У вас всё равно выбора нет. Сдохнете здесь от голода.

Я обернулся к жабоиду.

— Может нам дырку в нижнюю квартиру просверлить? А то и в самом деле сдохнем.

— Бесполезно, они уже там. Они уже весь дом контролируют.

— И что предлагаешь?

— Дождаться темноты и уйти через слуховое окно. Сломаем доски и спрыгнем.

— Ты же высоты доишься?

— Поэтому и предлагаю в темноте. В крайнем случае, столкнёшь меня.

Что ж, это тоже выход, чем-то даже напоминает мой первичный план, только враги внесли в него корректировку и расставили посты по периметру.

— А гномы?

— А что гномы? Тебе обрез на кой дали? Выстрелишь пару раз. Гномом больше, гномом меньше…

— Жалко.

— С чего это тебя на жалость пробило? Ты когда карлика по голове бил, не больно-то здоровьем его интересовался.

Да, карлик мой косяк. Я хоть и не признавался никогда, но мне было стыдно за тот поступок — и тогда было стыдно, и сейчас.

От двери снова раздался крик:

— Ну так что надумали? Сдаётесь?

Ответил жабоид, и ответил так, что я едва смехом не подавился:

— Русские не сдаются!

С лестничной площадки донеслись сдавленные смешки, там тоже оценили чувство юмора Дмитрия Анатольевича, но друзьями от этого мы не стали. Вместо добрых пожеланий мы услышали угрозу.

— Как хотите, а только уговаривать мы вас больше не будем.

На этом переговоры завершились. Законники явно к чему-то готовились, и вся их затея с переговорами наверняка была липовой.

— За спиной держись, — велел я жабоиду. — В случае чего пойдём напролом.

Я расстегнул куртку, перевязал патронташ поверх свитера, чтоб легче было доставать патроны из гнёзд. Если закон попрёт на рожон, двумя залпами не обойдёшься, тут все понадобятся.

Над головой послышался топот, лопнул старый шифер, внутрь посыпались щепки, куски рубероида, стало светло. Твою мать — гномы! Как у них получается сверху всегда заходить? С таким умением им в самый раз кровельщиками работать.

Я развернулся к отверстию в крыше, выстрелил, снова развернулся и выстрелил в сторону двери. Крикнул жабоиду:

— За мной!

И ринулся к выходу. На втором шаге надавил эжектор, вжал в стволы новые патроны. Над дверным проёмом зависло мучное облако пыли с запахом голубиных отходов, я вынырнул из него на лестничную площадку подобно гневному ангелу и дал залп дуплетом в потолок.

— Стоять, твари, убью!

С потолка посыпалась штукатурка, законники попадали вдоль плинтусов, прикрылись руками. Главное, ошеломить противника, остальное придёт само собой. Едва не кубарем я скатился по лестнице на нижний пролёт. Жабоид запрыгнул мне на плечи — в буквальном смысле — и единым образом мы выскочили на улицу.