- Кыш! Кыш! – не узнавая собственный голос, таким слабым и писклявым он был, замахал руками Митя.

Крылатые твари замерли… и начали медленно поворачиваться к нарушившему их пиршество мальчишке. Митя увидел чудовищно худые, точно обтянутые кожей черепа, женские лица над горбатыми от черных крыльев плечами. На трупах, по-вороньи нахохлившись, сидели мары – глубоко запавшие глаза зловеще горели из-под спутанных черных косм, а рты перемазаны запекшейся кровью.

Все также неуклюже переваливаясь, мары двинулись к нему – перья обвисших крыльев волоклись по устилавшим землю телам.

- Кыш! – пробормотал Митя, невольно пятясь.

- Хочешшшь, чтоб мы ушшшли? – проскрипело у него над ухом.

Рыжая мара стояла у него за спиной и небрежно, как плохо воспитанная девчонка – курицу, глодала человеческую руку.

Митя с воплем отшатнулся, споткнулся, плюхнулся на зад, попытался отползти…

- Точшшшно хочешшшь? – впиваясь кривыми желтыми клыками в бледную плоть, прочавкала рыжая мара.

Ледяные, и гибкие, как змеи, руки обвили его шею, перед ним возникло блекло светящееся девчоночье личико с закрытыми глазами. Пухлые губки были измазаны темным, как у сластены, забравшейся в буфет с вареньем. Выпятив губы капризным бутончиком, девчонка потянулась к Митиной щеке…

Митя отчаянно рванулся, пытаясь расцепить оплетающие его шею детские пальчики, вскочил… Девочка повисла на его шее, уткнувшись ему в грудь – и тут же чудовищный холод стиснул сердце. Митя попытался закричать, но легкие как изморозью прихватило, из горла вырвалось лишь сдавленное бульканье. Что-то врезалось в него со спины… Митя с трудом повернул голову – и увидел запрокинутое мальчишечье лицо. Глаза мальчика тоже были закрыты, а руки обхватывали Митю за талию – точно как он сам в детстве, напрыгивал и вцеплялся в вернувшегося со службы отца. Только вот от этих стиснутых детских рук полз нестерпимый холод. Внутренности зашлись лютой болью…

- Убей… – рыжая мара снова стояла у него за спиной – он чувствовал исходящий от нее запах ладана, заглушающий сладковатый аромат гнили. – Мертвое… убей…

- Нет… - едва шевеля губами, прохрипел Митя – из его рта вырвалось облачко ледяного пара. – Мне… нельзя… Я не хочу того… что будет… потом… Не хочу!

- Ничего потом не будет. – неожиданно ясным, без обычных сипов и хрипов голосом сказала рыжая мара. – Убей не-живое… или умри сам. – черные крылья хлестнули воздух, и она взвилась в только что пронзительно синее, а теперь черное, мерцающее звездами небо.

Покрывающие поле мертвецы начали подниматься, один за другим. Лежащий рядом труп резко сел – Гришка, сын путейца с поезда, пристально уставился на Митю пустыми провалами глаз. И его скрюченные пальцы впились Мите в плечо, пробивая его до кости…

- Митяяяяя! – гулким мужским басом взревел он, открывая полную загнутых желтых клыков пасть. – Митяяяя!

Митя рванул посеребренный нож из-за перевязи на запястье… но его там не оказалось. Земля разверзлась, и он полетел вниз, вниз, вниз…

- Что ты творишь, Митя!

Паркетная доска перед носом у Мити отчетливо подмигнула ему круглым глазом выпавшего сучка и снова застыла. Митя еще какое-то время поизучал ее, потом с трудом отжался на локтях… и снова замер, глядя в торчащие прямо у него перед носом начищенные сапоги.

- Сперва натворил, теперь в ногах валяешься? – с мрачной иронией поинтересовались над головой.

Митя оттолкнулся от пола и наконец сел, привалившись к кровати со сбитой периной. Занавески трепетали на распахнутом окне, и утренний ветерок зябким холодком пробегал по голым плечам.

- Кошмар… приснился… - стягивая с кровати лоскутное одеяло и накидывая его себе на плечи, простучал зубами Митя.

- Пучок розог? – раздраженно начал отец… и отпрянул в сторону, с удивлением глядя на сына, вдруг вскочившего – и кинувшегося к подносу с завтраком, только что принесенным прислугой.

Митя обхватил фарфоровый чайник с кипятком и чуть не застонал от блаженной боли в оледеневших ладонях. Едва сдерживаясь, чтобы не пить прямиком из носика, подрагивающими руками принялся наливать кипяток в чашку.

- За что розги? – рассеяно пробормотал он, замирая, когда горячий поток рухнул в желудок.

- А… ты чаю к воде добавить не хочешь? – растерянно спросил отец.

Митя только отрицательно мотнул головой, впиваясь зубами в пирожок с еще горячим вареньем внутри.

- Не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но… где твои манеры, Митя? – хмыкнул отец, глядя как его светский сын рвет пирожок, точно дикий зверь добычу.

Митя замер с пирожком между зубов, растерянно поглядел на разоренный поднос, на чашку с пустым кипятком… Шумно сглотнул… уши его вспыхнули красным… он выпрямился… отложил недоеденный пирожок на край блюдца… и отточенным изящным жестом снова плеснул себе чаю.

- Прошу прощения… Так чем я вызвал ваше неудовольствие, батюшка… в шесть утра? – он покосился на фарфоровые часы с амурчиками на камине.

На лице отца промелькнуло облегчение – кажется, странное поведение сына изрядно его напугало – и раздражение разом. Теперь он жалел о потерянном мгновении искренности, и злился на себя, что не смог это мгновение удержать – а от того вдвойне злился на сына.

- Ты с вечера управился. Умчался невесть куда, вернулся затемно, и даже не соизволил сообщить, куда ездил и зачем?

- Я не один был…

- Спутники твои бормочут невразумительное о гонках автоматонов, которые то ли удались, то ли нет… то ли и вовсе их не было.

- Не было. Разговоры вышли, да перебранка младшего Шабельского и младшего Штольца. Так что мы просто покатались: Зина и Ада любезно показали мне окрестности. Ну и остальные тоже… увлекательно провели время.

И ни одного слова неправды! Просто игра словами и легкая недоговоренность.

- Мне казалось, тебе симпатична Лидия. Ты так явственно флиртовал с ней целый день… делая вид, что ее вовсе не существует. – явил глубочайшую, поистине сыскную проницательность отец.

- Лидия мне совершенно не симпатична. – холодно сообщил Митя. – Хотя флиртовал я, несомненно, с ней.

Как же иначе, если именно она первая здешняя красавица, а вовсе не Зинаида и тем паче, не Ада?

- Через силу, выходит? – ухмыльнулся отец. – Боюсь, я никогда тебя не пойму.

Ох, кто бы говорил! Сам-то на маменьке вовсе не от большой любви женился!

- Но все же, куда и зачем вы ездили? И что Анна Владимировна говорила о твоем недомогании? – сердитое выражение лица показывало, что ни в какое недомогание отец не верит.

Митя гордо вздернул подбородок. Вот сейчас он и впрямь чувствовал, как тени байронических героев, гонимых и непонятых, реют за его плечами.