– Серьезно? – радостно восклицаю я. – Тебе ведь он даже не нравится.

– Не то чтобы он мне не нравился. Просто я предпочитаю смотреть фильмы, вышедшие после Рождества Христова. Но раз ты считаешь, что это лучший фильм про подростков всех времен и народов, я готова дать ему еще один шанс, потому что вела себя как коза и хочу искупить свою вину.

– Да я не в обиде, – говорю я, стараясь не просиять от восторга.

– То есть, по-твоему, я все-таки коза?

– Вовсе нет. Просто ты была сама не своя и заставила меня поволноваться.

– Я понимаю. – Она обнимает меня, а разомкнув руки, прибавляет: – Но знаешь что: у меня все хорошо. Хо-ро-шо. Я наконец начинаю понимать, кто я такая. Я становлюсь женщиной, Ред.

Я давлюсь кока-колой, она залепляет мне подушкой по голове, и в мыслях проносится: это самый счастливый момент за много-много месяцев. Вот бы можно было поставить его на паузу и жить в нем вечно.

Мы смотрим фильм, точнее это Роуз смотрит фильм, а я пялюсь невидящими глазами в телевизор, тщетно пытаясь разобраться в своих чувствах.

Молли Рингуолд проделывает свой знаменитый трюк с губной помадой, Джадд Нельсон вскидывает кулак в воздух, начинаются титры. Роуз берет меня за руки и подтягивает к себе.

Да-да, я ничего не выдумываю. Она затаскивает меня на середину кровати, ныряет под мою руку и кладет голову мне на плечо.

О боже, с какого перепуга она так себя ведет?

– Знаешь, Ред, – говорит она. – Ты лучше всех. Правда.

– Ой, замолчи, – отвечаю я, радуясь, что она не видит идиотской улыбки, расползающейся по моему лицу.

– Нет, я правда так думаю. – Мы поднимаем головы, чтобы посмотреть друг другу в глаза. – Что бы я ни ляпнула, чего бы ни учинила, ты никогда меня не бросишь и не подведешь. А это большая редкость. Такие люди, как ты, большая редкость. Надеюсь, ты об этом знаешь.

Она перекатывается на живот и кладет подбородок мне на грудь. Сердце трепещет, от ее прикосновения по всему телу пробегает электричество, ее рука лежит у меня на животе, и я боюсь сделать вдох. Все это происходит на самом деле. Я лежу у нее на кровати, а она практически залезла на меня сверху. – Иногда мне кажется, что ты даже не понимаешь, какое ты чудо, – говорит она нежным, ласковым голоском.

Это уже слишком… Я поворачиваюсь на бок, и она сползает с меня. Теперь мы лежим друг к другу лицом. Нас разделяют всего несколько сантиметров, но так я, по крайней мере, снова могу дышать. И не взорвусь.

– Да ладно, никакое я не чудо, – говорю. – Я – это просто я.

– Прекрати, – говорит она. – Ты умный, забавный, добрый, преданный человечек, за ударной установкой тебе нет равных и на танцполе тоже… Как же я обожаю твои спадающие на глаза прядки, эти твои дурацкие рубашки в клетку, которые ты носишь каждый божий день, и… Ред, я поклялась, что ни за что на свете не проболтаюсь, но от тебя у меня не может быть секретов…

Время становится тягучим и застывает. Я вижу огоньки, отраженные в ее голубых глазах, крошечные волосинки на ее мягких щеках, серебристый шрам слева от ее рта, я вижу, как изгибается ее верхняя губа, когда она что-то мне говорит, – каждая секунда с самого рождения вселенной вела к этому моменту, к этому идеальному, прекрасному моменту.

И мне не нужно слушать то, что она собирается мне рассказать, потому что я и так знаю: произошло чудо, Роуз ответила мне взаимностью.

Она оказалась способна меня полюбить!

Я кладу руку ей на талию (нельзя придумать жеста естественнее), подаюсь вперед и (как и было предначертано судьбой) припадаю ртом к ее губам. Ее глаза округляются, плечи напрягаются, но, прежде чем она успевает отстраниться, на сотую, тысячную долю секунды мне удается ощутить настоящее блаженство, потому что я целуюсь с девушкой, которую люблю.

И вот ее уже нет рядом, а вместо нее – холодный воздух.

Тут до меня доходит, что произошло. Я вижу, как Роуз вскакивает с кровати и обращает ко мне полный ужаса взгляд. Время размораживается. Теперь оно несется с удвоенной быстротой.

– Твою мать, Ред! – говорит она. – Что ты творишь? Какого хера? Как тебе могло взбрести в голову, что я этого захочу? Вот уж не думала, что ты – не кто-нибудь, а ты – попытаешься заставить меня…

– Нет! Я не… Я бы никогда… Прости! Мне показалось… – События опережают меня, а я все еще отстаю во времени, завязнув в том ее взгляде. Это ж надо было так ошибиться! Так по-мудацки ошибиться! Вот пиздец… вот пиздец…

– Роуз, прости, пожалуйста! – Я вскакиваю с кровати. – Мне так жаль. Мне показалось… мне показалось, что ты сама этого хотела. Пожалуйста, прости!

Никогда прежде мне не приходилось видеть Роуз такой рассерженной и огорченной. У нее все лицо пошло красными пятнами.

– Господи, Ред, я думала, наша дружба хоть чего-то да стоит. Как я радовалась, что хоть один человек на всем белом свете не хочет меня трахнуть! Я тебе доверяла, думала, с тобой-то я точно в безопасности, а ты… ты…

– Наша дружба настоящая. – Я делаю шаг вперед. – Роуз, ну пожалуйста…

– НЕТ! Не подходи ко мне!

Мне страшно даже слово сказать. Понятия не имею, что ждет меня теперь.

– Если бы она была настоящая, у тебя бы и в мыслях не было меня поцеловать. Тебе было бы известно…

– Известно что? – спрашиваю я, удрученно повесив голову. Вообще-то я и так знаю, что она сейчас скажет, потому что дружба у нас и правда настоящая и никто не понимает Роуз так хорошо, как я. Что не помешало мне все погубить.

В общем, как и следовало ожидать, она говорит:

– Ред, я не такая, как ты. Я натуралка и с девушками не целуюсь.

Десять месяцев назад…

Наше первое выступление прошло на ура. Мы играли вместе всего пару месяцев, но у нас уже была куча песен, для одного вечера предостаточно. И знаете что? Мы звучали просто нереально. Всякие там школьные группы и рядом не стояли. Мы были потрясны, мы были великолепны.

Вчетвером мы играли слаженнее некуда. Нам словно суждено было найти друг друга в этом мире и своим радикальным звучанием изменить ход музыкальной истории. Что мы чувствовали? Мощнейший драйв, вот что!

К тому времени мы успели подружиться. Тусовались, смеялись, шутили, дурачились – всем скопом, включая меня. Никогда еще мне не случалось быть частью чего-то настолько замечательного.

Наш первый концерт организовала Най. Донимала владельца одного паба, пока тот не разрешил нам сыграть у себя. Платить он, правда, отказался, но нам, если честно, было до фонаря. Мы бы даже не расстроились, если б никто не пришел. Все самое главное для нас заключалось в самом слове «концерт». Наш первый настоящий концерт.

Когда мы поднялись на сцену, зал был пуст. Освещение было неважнецким: всего пара свисающих с потолка лампочек – но нам было наплевать, это же был наш первый концерт. Ну и жгли мы тогда – просто улет! Народу – ни души, но мы этого даже не замечали: для нас не существовало никого, кроме нас четверых. Глаза в глаза, ноги топают, тела качаются, губы двигаются. У меня никогда не было секса, но, думаю, мало что сравнится с теми ощущениями, которые мы тогда испытали на сцене. Мы были так тесно связаны, что каждый знал, в каком ритме бьются сердца остальных.