Трей кивает.

– Хорошо, – говорит Кел. – Давай-ка проверим, не растерял ли я навык.

Столько лет прошло, а Кел по-прежнему пристрелян к ружьям, вот поди ж ты. Банку сшибает со стены чисто, с победным звоном металла о металл, что разлетается отзвуком по полям вслед за резким грохотом выстрела.

– Вот это да! – благоговейно произносит Трей.

– Ты глянь, – говорит Кел. Вдыхает запах пороха и чувствует, как расплывается в улыбке. – Твоя очередь.

Малой держит ружье крепко, к плечу его прикладывает как родное.

– Локти подбери. Щеку положи на приклад, тихо-спокойно, – говорит Кел. – Не спеши.

Трей прищуривается вдоль ствола, тщательно выбирает себе банку и прицеливается.

– Громыхнет, – говорит Кел, – и чуток толканет в плечо. Не пугайся.

Трей слишком сосредоточен, закатывать глаза некогда. Кел слышит его долгий вдох и выдох. Не егозит в ожидании отдачи, а от толчка не морщится. Промахивается, но не слишком.

– Неплохо, – оценивает Кел. – Потренироваться надо, и все. Подбери гильзу – все должно остаться таким же, каким было, когда ты сюда явился.

Стреляют по очереди, пока не опорожняют магазин. У Кела на счету пять банок. У малого одна, и он от этого сияет так ярко, что Кел улыбается во все лицо и топает через поле, чтобы подобрать пацану его стреляную мишень.

– На, – говорит, протягивая ее малому, – можешь сохранить. Твоя первая добыча.

Трей лыбится в ответ, но потом качает головой.

– Мамка спросит откуда.

– Она роется в твоих вещах?

– Раньше нет. А как Брендан исчез, так да.

– Она волнуется, малой, – говорит Кел. – Просто хочет удостовериться, что ты никуда не собираешься.

Трей пожимает плечами, забрасывает банку в мешок к остальным. Свет у него в лице гаснет.

– Лады, – говорит Кел. – Ты теперь понял, что к чему, пошли добудем себе ужин.

Это малого взбадривает; он вскидывает голову.

– Где?

– Вон в том лесочке, – отвечает Кел, кивая на деревья. – На краю там кролики накопали себе нор. Вижу почти каждый вечер, как они там кормятся, примерно в это время. Идем.

Они собирают банки и устраиваются поодаль от леска, чтобы не спугнуть кроликов, но достаточно близко, чтобы малому все же могло повезти. Ждут. Золото на западе стало розовым, свет начинает гаснуть, поля делаются серо-зелеными и неосязаемыми. У Кела в саду грачи камлают перед сном, расстояние смягчает их гомон до уютного бормотания, плывущего ниже разрозненной болтовни птиц помельче.

Ружье покоится у Трея на колене, он готов к охоте. Говорит:

– Вы сказали, вас дедушка учил стрелять.

– Верно.

– А чего не отец?

– Я ж рассказывал. Он редко бывал рядом.

– Вы говорили, непостоянный он.

– Верно.

Трей осмысляет.

– А мамка чего не учила? Она тоже непостоянная была?

– Нет, – отвечает Кел, – мама была постоянная как мало кто. Работала на двух работах, чтоб нам денег хватало. А потому дома бывала редко, чтоб за мной приглядывать. Ну и отправляла меня к дедушке с бабушкой почти на все время, пока я не подрос и не начал сам за собой приглядывать. Вот почему дед и учил меня стрелять.

Трей впитывает сказанное, всматривается в кромку леса.

– А что за работы?

– Помощницей в доме для престарелых. И официанткой в кафетерии, в свободное время.

– У нас мамка работала на заправке на главной дороге, – говорит Трей. – Когда Эмер уехала тока, некому было за малышней смотреть, пока мы в школе. Деды и бабки все померли.

– Ну, – говорит Кел, – вот так-то. Все стараются как могут.

– А ваши братья и сестры? Они с вами ездили?

– Нет, у них другие мамы, – поясняет Кел. – Кто его знает, как и что они там.

– Папа у вас, значит, шмарогон, – замечает Трей, просияв.

Кел тратит секунду на то, чтоб сообразить, что это слово значит, у него вырывается громкий смешок, который он поспешно придавливает.

– Ага, – отзывается Кел, все еще посмеиваясь. – Ну примерно.

– Ш-ш-ш, – внезапно выдает Трей, кивая на лесок. – Кролик.

И впрямь в высокой траве на кромке леса шевеление. Полдесятка кроликов выбираются на вечернюю кормежку. Гуляют непринужденно, подпрыгивают и скачут, просто чтоб размяться, то и дело замирают, чтоб сжевать что-то вкусное.

Кел смотрит сверху на Трея, тот пристраивает ружье к плечу, всем телом настороже, рьян. Стриженные под машинку волосы похожи на шерстку Лениного щенка. Кел ощущает порыв положить малому ладонь на макушку.

– Так, – говорит. – Поглядим, удастся ли тебе добыть нам ужин.

Пуля пролетает у кроликов над головами, зверьки дают деру в подлесок и были таковы. Трей расстроенно вскидывает взгляд на Кела.

– Не беда, – говорит Кел, – вернутся. Однако почти попал, их придется подождать, а нам пора домой.

Сумерки сгущаются, скоро Март или Пи-Джей подадутся к Келу в лесок с дозором.

– А-ай! Еще пять минуточек. Почти удалось.

Вид у малого сокрушенный.

– В следующий раз, значит, попадешь, – говорит Кел. – Спеху нет, они никуда не денутся. Дай покажу, как разряжать.

Они разряжают ружье и шагают через поле к дому. Трей насвистывает, чего Кел прежде за ним не замечал, – беспечный мотивчик, возможно, из репертуара вистла в “Шоне Оге”; такая песенка могла б быть о том, как отправляются весенним утром на свиданье к пригожей девушке. Грачи умолкают, появляется первая ночная живность: над линией деревьев проносится летучая мышь, с приближением Кела и Трея что-то мелкое удирает по траве.

– Здо́рово, – говорит Трей, поглядывая сбоку на Кела. – Спасибо.

– Я рад, – говорит Кел. – Знатный у тебя глазомер. Хорошо усваиваешь.

Трей кивает, сказать ему больше нечего, и он сворачивает в укрытие живой изгороди. Кел пытается проследить за ним взглядом, но еще задолго до того, как малой подбирается к дороге, его уж не видать, исчезает во мраке.

Келу любопытно, что ж там такое сегодня в “Шоне Оге”. Сооружает себе на ужин жареный сэндвич с сыром и принимает ванну, чтоб освежиться перед тем, что его ждет. Суббота, он звонит Алиссе, но та не снимает трубку.

Когда Кел отправляется в паб, тьма уже иззубрена от холода. Из трубы у Лопуха Ганнона вьется дым, насыщенный духом земли: торф; местные режут его на болотах в горах, сушат и жгут. Поля и изгороди, кажется, полнятся бойкой неугомонной возней: зверье чует обратный отсчет зимы.