Я умру?

Я… я схватил с подноса нож.

Я не собирался ее убивать, мне просто хотелось вмазаться – ну что тут ей было не понять? Господи, ведь мы же совсем недавно кололись вместе. Я пырнул ее ножом, не знаю сколько раз.

Я умру?

Как сейчас помню – картина сорвалась со стены.

Забрал все деньги у нее из сумочки на столике – сорок баксов десятками. Выбежал из комнаты, кинул нож где-то по дороге. Наверное, в коридоре – не помню. До меня дошло, что вниз в лифте ехать нельзя, – башка худо-бедно все еще работала. Я выбрался на крышу, с нее – перепрыгнул на соседнюю, а потом спустился и вышел на улицу. На сорок баксов купил двадцать пакетиков с дурью. Как же мы после этого обдолбались с Пэт…

Я только сегодня вечером узнал, что дочка Тинки тоже была в квартире – Пэт случайно включила эту сраную говорящую куклу.

Если б я знал, что девочка в квартире, может, я бы ее тоже завалил. Хотя я в этом не уверен.

Фриц Шмидт так никогда и не поставил подпись под своими признательными показаниями. Он умер через семь минут после того, как полицейский стенограф закончил печатать на машинке протокол.

* * *

Пока два следователя из убойного отдела допрашивали Клинга, Бернс не отходил от него ни на шаг. Следователи сами порекомендовали Берту ничего не говорить до приезда лейтенанта, и вот теперь, когда Питер приехал, они приступили к стандартной процедуре допроса. Клинг никак не мог перестать плакать. Было сразу видно, что следователи из убойного чувствуют себя крайне неловко. Ну как такое может быть? Взрослый человек, более того, полицейский – и так заливается слезами. Бернс смотрел на Клинга и молчал.

Следователей из убойного отдела звали Карпентер и Колхаун. Внешне они были очень похожи друг на друга. Бернс по своему опыту знал, что все работники убойного отдела выглядят практически как близнецы. По мнению лейтенанта, это было их фирменным отличительным признаком. Кинув на следователей взгляд, лейтенант без особого успеха попытался припомнить, кто из них Карпентер, а кто – Колхаун. Даже голоса – и те звучали практически одинаково.

– Давайте начнем с вашего имени и фамилии, звания и номера удостоверения, – предложил Карпентер.

– Бертрам Клинг, детектив третьего разряда, удостоверение семьдесят четыре тысячи пятьсот семьдесят девять.

– Номер участка? – подал голос Колхаун.

– Восемьдесят седьмой, – всхлипнул Клинг. По его лицу все так же катились градом слезы.

– По сути дела, Клинг, вы только что совершили убийство, – промолвил Колхаун, – непреднамеренное убийство, но все же.

– Это убийство при оправдывающих вину обстоятельствах, – поправил Карпентер.

– Это непреднамеренное убийство, – упрямо повторил Колхаун. – Статья тысяча пятьдесят четыре УК.

– Неверно, – резко оборвал его Карпентер. – Убийство при оправдывающих вину обстоятельствах. Статья тысяча пятьдесят пять УК. Убийство полицейским в процессе ареста лица, совершившего или совершающего тяжкое уголовное преступление и пытающегося скрыться от правосудия.

– Что, эта баба совершала тяжкое уголовное преступление? – спросил Колхаун.

– Да, – ответил Клинг и кивнул, одновременно попытавшись утереть слезы. – Да, так все и было. – Слезы все лились и лились.

– Извольте объясниться.

– Она… Она целилась в Кареллу. Собиралась в него стрелять. Она пыталась его убить.

– Предупредительный выстрел делали?

– Нет. Она стояла ко мне спиной и… уже наставила на Кареллу пистолет, поэтому я сразу же выстрелил. Кажется, я попал ей между лопатками. С первого же выстрела.

– Что было дальше?

– Потом… – Клинг отер слезы тыльной стороной ладони. – Потом она попыталась выстрелить снова, я дал ей ногой по руке, пуля срикошетила… Когда она собиралась выстрелить в третий раз, я… я…

– Вы ее убили, – спокойным, ничего не выражающим голосом закончил Карпентер.

– Да, это оправдывающие вину обстоятельства, – изрек Колхаун.

– Как я и говорил. Комар носа не подточит, – отозвался Карпентер. – Кроме того, она и так уже совершила тяжкое преступление, похитив офицера полиции, так что какого черта мы вообще о чем-то спорим. Вдобавок ко всему, она еще два раза в него выстрелила. Если эти действия не относятся к разряду тяжких преступлений, я готов сожрать все юридические справочники в этом паршивом штате.

– Вам не о чем беспокоиться, – успокоил Берта Колхаун.

– Ну, разве что большого жюри[5], – поправил напарника Карпентер. – Как вы понимаете, Клинг, ваше дело все равно будет рассматриваться именно им. В этом смысле вы ничем не отличаетесь от обычного гражданского лица.

– И все равно вам не о чем волноваться, – промолвил Колхаун.

– Еще чуть-чуть, и она бы его убила, – неожиданно спокойным голосом произнес Клинг. Слезы внезапно высохли. Он уставился на следователей убойного отдела так, словно только что их заметил. – Я не мог ей этого позволить. Не мог допустить, чтобы Кареллу убили во второй раз.

Ни Карпентер, ни Колхаун не могли взять в толк, о чем Клинг ведет речь. Бернс прекрасно понял, что хотел сказать его подчиненный, но настроения объяснять у лейтенанта не было. Он просто подошел к Берту и сказал:

– Считай, что с тебя сняты все обвинения. Никакого внутреннего расследования не будет. А пока езжай домой и хорошенько отдохни.

Для следователей убойного отдела слова Бернса тоже прозвучали загадочно. Они переглянулись и пожали плечами, решив списать все эти реплики на эксцентричность работников восемьдесят седьмого участка.

– Что ж, – промолвил Карпентер, – полагаю, на этом все.

– Вроде да, – кивнул Колхаун, после чего, раз уж Клинг наконец взял себя в руки, позволил себе шуточку в его адрес. – Главное, в тюрьму не попадайте.

Ни Бернс, ни Клинг не улыбнулись – даже из вежливости.

Колхаун и Карпентер прокашлялись и, не попрощавшись, вышли.

* * *

Она сидела в полумраке больничной палаты, смотрела на мужа, погрузившегося в сон под воздействием успокоительного, и ждала, когда он откроет глаза. Она никак не могла поверить, что он жив, и молилась о том, чтобы он быстрее поправился.

Врачи пообещали ей, что немедленно займутся лечением. От них она узнала – как сложно даже приблизительно установить, сколько времени нужно для того, чтобы у человека выработалась стойкая зависимость от героина. Доктора объяснили это тем, что наркотик производится нелегально и потому количество примесей в нем варьируется от партии к партии. Карелла утверждал, что в первый раз ему сделали укол в пятницу поздно вечером, – это означало, что наркотик ему вводили на протяжении трех суток. По мнению врачей, человек, психологически настроенный на длительное употребление героина, вне всякого сомнения, очень быстро станет наркоманом, – ему вполне может хватить и трех суток, особенно если используется чистый героин. Однако доктора исходили из того, что Карелла никогда прежде не употреблял наркотики, и ему кололи героин, приобретенный на черном рынке, нелегально, а значит, он содержал немалый процент примесей. Если все действительно было так, как предполагали врачи, злоумышленникам понадобилось бы гораздо больше времени на то, чтобы превратить детектива в законченного торчка, – недели две-три. В любом случае врачи обещали немедленно приступить к лечению наркотической зависимости (хотя, как отметили они, «зависимость» – это громко сказано, привыкание толком так и не успело выработаться), выразив при этом уверенность в стопроцентном успехе. Еще они пояснили, что Карелла не выказывает ни малейшей психологической зависимости от героина, которая весьма типична в классических случаях наркомании, после чего принялись пространно рассуждать о специфике личных качеств каждого отдельного пациента, физической зависимости, степени переносимости абстинентного синдрома, а потом один из докторов неожиданно и при этом очень тихо спросил, не баловался ли в прошлом Стивен с наркотиками.