Женевские конвенции, к которым Россия, кстати, присоединилась еще в 1906 году, так далеко ушли во времени, что наши генералы, надо полагать, о правилах ведения войны просто-напросто хорошенько позабыли и попросту наплевали… Хотя уповать на давность грешно — в 1305 году слушалось, вероятно, первое в истории Западной Европы судебное дело, связанное с жестоким обращением с мирным населением. Тогда английский суд приговорил к смерти Уильяма Уолласа, национального лидера Шотландии, за убийства мирных жителей. А в 1625 году голландский юрист, «отец международного права» Гуго Гроций опубликовал трактат «О законе войны и мира», в котором формулировал правила гуманного обращения с мирным населением…

Чем в конечном счете обернулся этот штурм для самого Афганистана и для Советского Союза — известно: ввод войск в Афганистан был предпринят главным образом для устранения Амина и создания условий для замены его более прогрессивным лидером, каким считался на то время Бабрак Кармаль. Понесенные жертвы при штурме дворца Амина и в ходе всей войны оказались напрасными. Ставка на Кармаля, сделанная нашими спецслужбами и — под их воздействием — международным отделом ЦК КПСС, была грубой, непоправимой ошибкой, которая привела к трагическим последствиям. В конечном счете Апрельская революция потерпела поражение… Афганистан, даже по прошествии времени, если излагать честно, правдиво, по совести, — тема не столь больная, сколь болезненная, и, как я понимаю, пройдя в воспоминаниях тропами войны, — разрушительная, неблагодарная, коварная, несущая обиду всем и вся. Сколь ни ублажай себя мыслью о стремлении сказать правду о тех событиях, все едино обречен на нарекания и проклятия героев тех дней, равно и как и антигероев. Все давным-давно устоялось; те, кому повезло выжить и выцарапаться из окопов той войны, радостно маршируют в строю под свою музыку, взбадривают пионеров одноразовыми (15 февраля) воспоминаниями героизма, по команде воздавая вялую хвалу бессмысленной жестокости и отвратительному нонсенсу того, что объединяется под словом «патриотизм».

Возможно, я бесталанен; возможно, слабо аргументирован; возможно, вовсе не психолог, не сердцевед, не тонкий и не вдумчивый наблюдатель и знаток человеческой натуры и его душевных переживаний, раз не способен донести: патриотизм определяется мерой стыда, который человек испытывает за преступления, совершенные от имени его народа. Я бываю в глупейшей растерянности, когда вижу недопонимание моих оппонентов в вопросах свирепой добродетели (патриотизма!), из-за которой пролито вдесятеро больше крови, чем от всех пороков, вместе взятых, и которая, в сущности, — это готовность убивать и быть убитым по пошлым причинам. Встречи и признания участников и очевидцев оставались заметками в глубине памяти, ворошили сознание. Их было немало, и не все можно пересказать подробно — необъятной получится рукопись. А потому сокращаю, насколько возможно ужаться в воспоминаниях, больных и снящихся, но, убеждаю себя, все-таки нужных. Во всяком случае, надежду робкую питаю… И на суд публичный не тороплюсь выставляться, мне обывательское мнение ни к чему, оно мне безразлично. Все прожитое и пережитое ношу с собой и в себе, не всегда готов распахнуть душу и запустить кого бы то ни было в эти выстраданные и светлые глубины своих прошлых лет. Не уверен, что взгляд обывателя способен разглядеть прекрасное и способен не то чтобы сострадать, а даже просто понять. Уж лучше выпить водки наедине и забыться в памяти, чем что-то втемяшивать в необразованную голову, в которой бродит опара из жалких и убогих представлений о достоинстве, чести, благородстве. Все так, да и не совсем так просто. Василий Григорьевич Ян, известный писатель, сам себе когда-то возразил и меня надоумил. Им писано: «Человек же, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув плащом драгоценности, закапывает их в пустынном месте, когда холодная рука смерти уже касается его головы»… Может быть, и надо достать из долгих ящиков письменного стола труд свой и вынести его на читательский суд. Даже если и на осуждение и порицание в непатриотизме и прочая.

Ведь почему тайны кому-то надо делать не тайными? И как-то все бочком, кокетливо-стыдливо, с привкусом бравады или, напротив, — с ковбойской разухабистостью, подавая повод усомниться, насколько наездник интеллектуальнее собственной лошади. Вот до какой степени углубился в себя и в пережитое прошлое офицера госбезопасности («КГБ и спецназ выходят на „тропу войны“». Альманах «Армия», 1993 год): «Орали мы со страху ужасно. Действия внутри дворца я помню смутно, как в кошмарном сне, двигался чисто механически. Если из комнаты не выходили с поднятыми руками, мы вышибали дверь, бросали гранату и били, не глядя, очередями». Это мы, в общем-то, уже знаем, но «орать со страху… помнить смутно… двигаться механически» — есть как раз таки наглядные образцы недостаточной морально-психологической подготовки личного состава. Нет ничего обидного для человека, который, может быть, подвержен подобным чувствам и даже систематически обуреваем ими. Такому желательно служить бухгалтером или артистом ритуальных услуг, заниматься домашним хозяйством, столярничать, работать кондуктором трамвая или техником по племенному делу, трудиться ученым секретарем или съемщиком резиновых изделий; наконец, лодырничать в должности бренд-менеджера колбасного цеха или сидеть на печи. Не возбраняется руководить и Министерством обороны (если лицо гражданское в воинском звании «сержант запаса»). Но не в бой идти и тем более вести за собой подчиненных. А представьте себе картину: верхний этаж дворца — это семейные покои. В комнатах по углам, оцепенелые от страха, попрятались домочадцы и прислуга. Стрельба и разрывы — поле боя. Топот сапог, опять стрельба, взрыв гранаты, дым, гарь, и — грохот от ударов прикладами в двери, крики на чужом языке — ни одного понятного слова. Поставьте себя на место обмерших в комнатах: как себя повести, что делать? Да ничегошеньки вы не успеете и не сообразите, потому что — взрыв гранаты, и — автоматный огонь очередями с двух-трех стволов… Неприцельная, но нацеленная прямо в вас…

При больших потерях естественным было желание припудрить эпизоды штурма в целом. Ухитрялись на ровном месте сотворить кумиров и родить героику. По сей день гуляет в народной молве поверье, как мужественные русские «ниндзя» пневматическим оружием, ножами, а то и ребром ладони снимали в ночи часовых, наблюдателей, охрану у дворца. Полноте, господа! Десяток боевых машин в одну секунду взревели, разбудили горы, разорвали покров ночи, и если даже вздремнул нерадивый боец-афганец, атака «шурави» поставит его на ноги и заставит прильнуть к прицелу. В такой обстановке кого там ножом «втихаря» тюкать?.. А потом, сигнал атаки был общим для всех, и до него никто не смел выдвигаться к противнику и наводить в его стане тихий шорох.

А вот еще пример «похмельного победоносья» — образчик крайней жестокости, выдаваемой за великий гуманизм великих гуманистов Страны Советов. Полковник (позже генерал) Ляховский, проработавший в оперативной группе советников, обратился к мемуарам, в которых есть такая фраза: «Кстати, оставшиеся в живых родные и дети Амина окажутся в СССР, более того, окончат советские вузы». Здорово, правда! Сначала заведомо умышленно, осмысленно, скрупулезно спланированно, целенаправленно, многажды раз убьем, а недострелянных, которым жизнь не в жизнь после перенесенной трагедии, отправим в советские вузы изучать историю международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения. (Был такой предмет — ИМКРНОД.)