— Его нашли при Сергее Сергеевиче?

— Нет, но я думал, он его в моей машине оставил. В сумочке. Поэтому, когда менты спросили, пропало ли чего, я сказал «нет».

— А сейчас ты уже не уверен?

— Меня сейчас осенило! — Виталя аж подпрыгнул. — Отец, прежде чем выйти из моей тачки, достал его и сунул в карман, буркнув о том, что не знаешь, когда придется подавать нищим. У него для этого при себе всегда есть (была, то есть) мелочь.

— Медяки?

— Я тебя умоляю… Пятисотенные и тысячные купюры. «Хабаровск» на всякий случай. А сам он кредитками пользовался. По ним же кэшбек сейчас возвращают… Как раз на милостыню.

— Надо проверить.

— Да, я побежал.

И покинул хижину, чтобы вернуться в нее через пять минут.

— Я не знаю, в каком направлении двигаться, — признался он Вике, которая с задумчивым видом рассматривала разбросанные Пименовым камни.

— Провожу. Подожди немного.

— Чем эти голыши тебя заворожили?

— Как оказывается, это руны.

— Да ну?

— На каждом камне символ, а в сочетании они дают пророчество.

— Память предков тебе это подсказала?

— Интернет. — Она продемонстрировала ему свой смартфон. — Решила проверить свое предположение. Оно оказалось правильным.

— И что руны напророчили?

— Смотри сам.

Пименов взял ее телефон и прочел:

— Дурной знак, предвестник жизненных катастроф. Будьте осторожны, есть опасность для жизни.

— И это мягко сказано. На другом сайте написали, что данная комбинация предвещает смерть того, кто раскинул руны.

— Надеюсь, ты в эту хрень не веришь?

— А ты?

— Конечно, нет. Но это же не мне дурной знак выпал, а тебе…

— О нет. Именно ты швырнул камни на стол. Руны предупреждают не меня — тебя.

Он сидел на траве, сложив ноги по-турецки, и рисовал особняк. В том виде, в котором он был. Ничего не добавлял. Это был первый рисунок княжеских развалин с натуры… И последний. Больше Сема сюда не вернется.

Ему было грустно. Так гореть идеей и не воплотить ее… Это тяжело.

— У меня не жизнь, а сплошные обломы, — по-стариковски прокряхтел Сема.

Он сам понимал, что ему грех на нее жаловаться. Да, не безоблачна, но и не беспросветна… Как это небо!

О да, погода катастрофически испортилась. Солнце скрылось за серой пеленой. Подул ветер. К вечеру точно пойдет ливень. А то и в обед разразится. Если они не уедут из Васильков, он предастся меланхолии. Усядется на крылечке со стаканом виски…

Стоп, его любимый напиток кончился. Придется ехать в сельпо. Или покупать самогон у Горыныча. Он, говорят, делает настойки на ореховых перепонках и кедровых орешках. Для деревенских это пойло не хуже «Джека Дэниелса».

Закрапало. Семен сунул альбом в котомку и зашагал к особняку. Он не думал, что дождь разойдется. Не сейчас точно. И все же хотелось укрыться. Да и побродить по развалинам. Особенно Сему интересовал тайный ход. Он его не изучил, поскольку не до этого было — следовало спасать Женю Ляпина.

Ткачев дошел до библиотеки. Нажал на нужные кирпичи и…

Ничего не произошло.

Стена не шелохнулась.

Заело механизм? Но еще вчера он был исправен. Даже не скрипел.

— Что ж, мы пойдем другим путем, — сказал себе Ткачев.

При этом вспомнил картину с одноименным названием, на которой Ленин успокаивает убитую горем мать, чей сын (и брат Владимира Ильича) был казнен за покушение на царя. Откуда она взялась в закромах его памяти? Сема и пионером не успел побыть.

Найдя вход в подвал, он стал спускаться. Благо в котомке имелся фонарь, а то на телефоне он слабенький, да и батарею быстро разряжает.

Оказавшись внизу, Ткачев услышал шорох. Подумал, крысы. Напрягся. Он ненавидел их. Не то чтобы боялся, просто брезговал. Но грызуны, пусть и большие, не могли создавать столько шума.

Семен пошел на него. Наткнулся на деревянную стену. В ней щели. Заглянув в одну, увидел старика.

Он старательно выковыривал из стены какой-то кирпич. Засунув между ними и соседним нож, крошил цементную стяжку.

— Здравствуйте, Дмитрий Игнатьевич, что поделываете? — громко сказал Ткачев.

Он понял, что видит учителя истории и основателя кружка краеведов по фамилии Ивашкин. Каким-то чудом он запомнил и ее, и имя-отчество вдохновителя Елены.

Старик вздрогнул и выронил нож.

— Это вы потайную дверь заблокировали?

— Вы кто? — ответил вопросом на вопрос дед.

— Меня зовут Семен.

— Откуда вы меня знаете? — Старик поднял нож и так крепко обхватил его, будто готовился к обороне.

— Нет, так не пойдет. Я задал вам два вопроса, но не получил ни одного ответа.

— Покажитесь, — выкрикнул Ивашкин.

— С радостью бы. Да не могу к вам пробраться. Откройте ход.

— Это невозможно. Я закрыл его навсегда.

— Тогда я поищу тот, что соединяет подвал и тоннель.

— А его я завалил.

— Вот вы вредитель! Зачем?

— Так нужно. — Старик посветил фонариком, прикрепленным к резинке, которая, в свою очередь, опоясывала лысую голову Дмитрия Игнатьевича в том направлении, откуда слышался голос. — Сломайте доски. Они хрупкие.

— А по виду не скажешь.

И все же Ткачев пнул по ним.

Эх, зря он не занялся восточными единоборствами. Иногда он похаживал в спортзал, и ему говорили, что его фигура создана для них. Но если хочешь добиться результата, нужно серьезно заниматься, а у Семы уже была одна большая страсть — архитектура.

И все же он смог проломить две доски.

— Слабая молодежь пошла, — пробормотал Ивашкин, помогая Ткачеву пролезть.

Когда Сема оказался рядом с дедом, то спросил:

— А как вы выбираться намереваетесь? Все же завалено.

— Все, да не все.

— Загадочный вы старик.

— Пожилой человек, — поправил его Дмитрий Игнатьевич. — А вы архитектор, да?

— У меня это на лбу написано?

— Я догадался. — Старик (пожилой человек, если Ивашкин так настаивает) вернулся к кирпичу, что он выковыривал из стены. — Дошли до меня слухи о том, что приехал в наши края с желанием восстановить усадьбу какой-то модный архитектор из Москвы, выпускник лондонского вуза. Вы очень похожи на такого.

— А вы… уж извините… на немного поехавшего.