— Лена от матери натерпелась. Та, как вы сейчас говорите, безбашенная. Не просто чудачка, а набитая дура. Дочь за нее два кредита выплатила. Всю студенческую молодость угробила, чтобы долги ее покрыть. Поэтому моральные границы размылись. Лена стала хитрее и циничнее. Она перестала считать недопустимым то, что когда-то казалось ей отвратительным.

— Вы о ее работе танцовщицей гоу-гоу?

— Без понятия, что это. Стриптиз?

— Не совсем.

— Но я все равно не об этом. А о ее порочной связи.

— Почему же порочной? — Сема даже обиделся за Пименова. Он ему, конечно, не друг, но справедливости ради надо заметить, что в Лениной связи с ним нет ничего ужасного. — Виталя холостой, вполне симпатичный мужчина. Он не преступник, не дегенерат. Для многих барышень он просто принц.

— Кто такой Виталя? — Дед все больше беспокоил Ткачева.

Появились мысли о том, что у него бывают прояснения сознания и затмения. Сейчас… тучи явно сгустились.

— Парень ее, — терпеливо разъяснил Семен.

— Постойте, разве его так зовут…?

— Полное имя: Виталий Сергеевич Пименов.

— Это его убили в Васильках?

— Нет. Его отца Сергея Сергеевича.

— Вы что-то путаете! — И снова издал чих ежика. — Елена имела связь с мужчиной, который годился ей в отцы и был женат. Его звали Сергеем.

— Хотите сказать, она спала и с отцом, и с сыном?

— Ничего не хочу… Я не знаю ни о каком Витале. Она рассказывала мне о бизнесмене в годах, которого она заинтересовала проектом восстановления усадьбы. Потом выкрала у меня чертежи, и больше я ее не видел.

— Когда это было?

— В самом начале весны.

Вдруг задрожала одна из стен. Семен вместе с ней.

— Что это? — перепуганно выкрикнул он.

— Духи хотят похоронить нас тут, — хихикнул старик.

— А серьезно? — и стал пробираться к пролому в стене. Пора отсюда выбираться.

— Гроза началась. Передавали.

— А почему вот там задрожало? — и ткнул пальцем в стену, из которой посыпалась цементная труха.

— Громоотвод там. Точнее, то, что от него осталось.

— Это же внешняя конструкция.

— Мудрил что-то предок мой. Вносил новаторские идеи повсеместно. Если бы не променял их на манду… — У Семена, как говорили в его глубоком детстве, уши повяли. Не ожидал того, что столь грубое слово вылетит из уст этого интеллигентного старика. Да как смачно он произнес его! — Да, да, на нее, бабью промежность… Стал бы великим!

— Он полюбил женщину, а не ее… кхм… манду.

— Они неотделимы. — Он взвалил рюкзак на плечо. Затем взял лыжную палку, которая до этого была приставлена к стене, оперся на нее. — Я желаю вам всего хорошего, Семен. Но ничего хорошего не дождетесь, если будете следовать примеру моего далекого предка.

— Менять идеи на… женскую промежность?

— Как бы грубо это ни звучало.

Семен еще бы побеседовал с Ивашкиным, но вновь дрогнула стена, и Ткачеву было уже не до разговоров. Он поспешил убраться из подвала и выбрался на поверхность за пару минут.

Жеку привезли в Васильки на мотоцикле. Подобрали на дороге. Он стоял на обочине, чуть покачиваясь, смотрел вдаль и шевелил ртом. Как сурикат.

Именно с этим животным сравнил Ляпина мужик, что сжалился и посадил его в люльку своего «Урала».

— Он у вас нормальный? — спросил он у Лехи, которому с рук на руки передал «суриката».

— Вообще да. Но он под обезболивающими.

— Но он с кем-то разговаривал. Хотя вокруг ни души.

— Сам с собой, наверное.

— Вы уж следите за ним, а то мало ли что…

— Да, обязательно. Спасибо вам. — Леха достал из кошелька три сотенные купюры. Увы, больше у него не было. В Васильках деньги с карты не снимешь — банкоматы отсутствуют.

Мужик на «Урале» отказывался от вознаграждения секунд пять и все же принял его.

Когда он уехал, Леха хмуро спросил:

— Как дела?

— Плохо, — ответил Женя и опустил глаза.

— Это хорошо. — И ткнул друга в бок, имитируя удар. — Так тебе и надо! Мог хотя бы телефон зарядить, прежде чем из дома линять?

— Я такой дурак, Леха.

— Не новость для меня. Есть хочешь?

— Очень.

— Пошли, покормлю.

Они проследовали в дом.

Жека плюхнулся на табурет, привалившись спиной к стене. Сейчас ему было не до капризов. Он так устал, что был рад такому неудобному месту. А еще промок. Началась гроза, дождь полил, благо не тогда, когда он на дороге стоял.

Ляпин успел загрузиться в люльку и накрыться дерматиновой накидкой. Так что лило только на его голову и плечи. И все равно некомфортно.

Жека стащил жилетку. Затем футболку и вытер ею волосы и лицо. Остался с голым торсом. Леху не постеснялся. Перед другими не позволил бы себе сверкать дряблыми сисечками, пирсингом в одном из сосков и брюшком. Но в доме царила тишина.

— А где все? — спросила Жека, схватив со стола стакан с квасом.

Пить тоже хотелось. Но Ляпину не понравился запах. Квас явно перебродил, так что лучше потерпеть и испить чаю минут через десять. Леха как раз поставил воду.

— Не знаю. Куда-то все рассосались.

— Полиция убралась?

— Нет. Тут еще. В смысле в Васильках.

— Меня не было полдня. Даже больше. Что изменилось за это время?

— Ты мне скажи.

— Я про следствие.

— Кто бы нам что-то рассказывал, — фыркнул Леха. — Сыр, колбасу сожрали. Хлеб тоже. Есть каша пшенная. Будешь?

— Кто варил?

— Вика.

— Тогда да.

— К ней еще молочко и ягодки.

— Сама надоила и насобирала? Какая молодец.

— Ты давай бабу мою не нахваливай. О своей рассказывай. Из-за Тайры же сорвался?

— Сема меня слил?

— Сам догадался.

— Лех, каши бы мне, — попросил Жека. — Я ее на своих костылях искал по округе несколько часов… Умаялся так, что готов был упасть в траву и подохнуть. Ладно дорогу нашел, и меня подобрали.

— Так ты молитвы читал про себя, когда возле тебя «Урал» притормозил?

— Матерился.

Леха раскатисто рассмеялся. Ляпин последовал его примеру. И они вместе хохотали не меньше минуты.

Утерев слезы, Леха поставил перед другом тарелку с кашей. Она была еще теплой (Вика накрыла кастрюлю старым одеялом) и пахла как-то по-особенному. Ляпин, не дожидаясь ягод и молока, зачерпнул ее, отправил в рот и зажмурился от удовольствия…