— Я знаю, — не обиделся Ивашкин. — Я всегда таким был. Мама меня психиатру показывала. Думала, я ку-ку. А я просто своеобразный.

— Сейчас вы что делаете?

— Разве не очевидно? Вынимаю кирпич.

— Но зачем он вам?

— На память о предке. Присмотритесь к нему. — И потер рукавом поверхность. Под толстым слоем пыли обнаружился рисунок — рыба, похожая на мелкую плотву, насаженная на крючок.

— Фамильное клеймо?

— Последнее из оставшихся.

С этими словами Дмитрий Игнатьевич освободил кирпич от цементного плена. Повертел. Затем вытащил. В свете лампы, прикрепленной ко лбу, лицо старика казалось каким-то неживым. Как будто призрак явился с того света…

— Вам страшно? — спросил тот.

Он стоял спиной, и не видел беспокойства на лице Семена. Скорее он почувствовал его кожей.

— Не по себе. Я нахожусь под землей, это уже нервирует. А еще в компании с пожилым человеком, который, как он сам о себе говорит, ку-ку.

— Я не знал, что вы явитесь. Поэтому не стоит беспокоиться.

— Зачем вы запечатали дверь и засыпали проход? — спросил Сема.

— Слышал, что человек пострадал вчера. Полез в подвал, чуть не убился. В поселке об этом только и болтают…

— А о гибели двух человек? Пьяницы из Васильков и столичного бизнесмена?

— Что Фил преставился, я знаю. Но удивительно то, что он так долго продержался. Только шизофрения должна была его погубить, но он еще и пил безбожно… — Старик достал из своего выцветшего брезентового рюкзака ситцевый платок. Завернул в него кирпич. Затем убрал. — А о гибели бизнесмена не слышал. Неужто хахаль Ленкин скончался?

— Вы в курсе того, с кем она встречается?

— Говорила, что подцепила миллионера. И о том, что смогла убедить его заняться усадьбой. У нее с детских лет была идея-фикс ее восстановить.

— Лена сказала, вы ее вдохновляли на это?

— Не на это. Я пробуждал в ней, как и во многих других детях, интерес к истории родных земель. Но васильковские все немного ку-ку. Больше, чем я. Они из какого-то другого теста. А Лена вообще… Как пельмень с сюрпризом… Понимаете, о чем я?

— Не особо.

— В вашей семье не лепили их? — Сема мотнул головой. — Манты? Хинкали? Вареники?

— А, я понял! Вы имеете в виду пельмень, в котором вместо привычной начинки, монетка.

— В наших небогатых краях кладут горький перец. Во времена моей бабки засовывали вонючих садовых жуков. Но суть вы уловили.

— Что же в Елене такого необычного?

— До сих пор не могу понять, что положил боженька внутрь, когда ее лепил. Она очень умная, рассудительная, правильная на первый взгляд. Но в ней скрывается что-то горькое… а то и вонючее.

— Не заметил.

— Попали под обаяние? Я тоже. Она всегда была моей любимой ученицей. Я даже считал ее своим юным другом… До тех пор, пока она не выкрала у меня архивы моего предка, архитектора. Благо у меня имелись копии. И я не остался без ничего. Но оригиналы — это мое наследие. Я дорожил ими.

— Но зачем ей это понадобилось?

— Лена росла с мыслью о том, что она Филаретова. Ее прапрабабка была приживалкой в доме князя Ивана Федоровича, и это не секрет, но нет доказательств тому, что она родила именно от него.

Сема хотел сказать о дневнике, найденном в этом подвале, но в нем не хватало страниц, а значит, и доказательств обратного нет. Мало ли что произошло после того, как Варвара уехала в Калугу и там осталась? Может, вернулась и упала в ноги старому князю? А что он кухарке Екатерине не мог дитятку заделать, так это не доказывает его бесплодия.

— Вы часто сюда похаживаете? — спросил Сема у старика.

— Давно не был.

— Зачем обманываете? Ведь именно вы позавчера открыли проход.

— С чего вы взяли?

— Больше некому. О тайной двери знали только вы.

Дмитрий Игнатьевич издал странный звук, напоминающий чих ежика. Фыркнул?

— Елена вложила эту мысль вам в голову? Ай, лиса!

— Хотите сказать, она тоже была в курсе?

— Она шастала по этому особняку с малых лет, обшарила все закутки, пробиралась туда, куда взрослый не сможет. Она не боялась ни призраков, ни обвала, ни крыс… Ни греха. Смертного, между прочим. «Да не укради» — одна из заповедей. И если Лена случайно не наткнулась, то с планами архитектора она точно нашла его.

— Зачем же она врала? А также о том, что не знала фамилии архитектора?

— Нет, постойте, его фамилии она действительно не знала. Как и я.

— Но он же ваш предок.

— Милый мой, он родился двести лет назад. Вы знаете пофамильно всех родственников, живших в XIX веке? Были у нас в роду Рыбаковы. Но и Сомовы. Поди знай, какая ветвь от архитектора пошла.

— Крючковы.

— Моя мама в девичестве носила эту фамилию… — Он схватил тряпку, развернул ее и глянул на кирпич, вынутый из стены. — Так дело не в рыбе… Но откуда вам стало известно?

Сема в нескольких словах рассказал старику о дневнике княжны и об обстоятельствах, при которых он был найден.

— Я всегда в нее верил, — с горящими глазами проговорил Дмитрий Игнатьевич. — Только в нее, женщину в белом. Остальные призраки — выдумки.

— Сами сталкивались с ней? — Он покачал головой. — Мне тоже не приходилось.

— Мы с вами слишком приземленные. Даже если она сейчас где-то рядом, мы ее не увидим. Елена Александрова тоже не сподобилась. Хотя всегда мечтала. В полнолуние тут одна оставалась, караулила…

Что Лена врунья, Сема уже понял. Сюрпризом для него стало другое: она продолжала ему нравиться. И он находил оправдания ее вранью и некоторым поступкам. Если ты одержим идеей, то на многое пойдешь. Красть, конечно, нехорошо, но не деньги же Лена стянула и не драгоценности. Взяла чертежи. Опять же не для себя. Хотела разместить их в музее усадьбы. Превратить наследие старика учителя в достояние народа.

— Вы увлечены ею, правда? — проницательный старик попал в точку.

Сема даже сказал бы, что втюрился в Лену, но вслух описал свои эмоции иначе:

— Она интересна мне.

— Я бы советовал вам держаться от нее подальше.

— Она так ужасна, по-вашему?

— Напротив. Она замечательная девушка.

— Вы же называли ее врушкой и воровкой?

— Все женщины обманывают нас, мужиков. И каждая вторая нечиста на руку.

— Не соглашусь.

— Вы молоды и наивны. А мне семьдесят три, и мое сердце разбивали раз пять, не меньше.

— Тогда почему вы предостерегаете меня?