Дрожащей рукой он отдернул тафту с портрета Джоконды и отвернулся. Кардинал мог докончить фразу художника: «Это все, что мне осталось от родины». Но было что-то другое в словах Леонардо, и ученики знали тайну. Они знали, что каждый день, прежде чем начать работу, учитель подходил к мольберту, где за зеленой тафтой была скрыта улыбка Джоконды, и подолгу созерцал ее молча, в молитвенном восторге, а потом уже шел к начатым работам, как будто брал от белокурой моны Лизы вдохновенье, благословление на труд… Они знали, что мона Лиза была для Леонардо дороже всего в мире.

Обернувшись к кардиналу, Леонардо да Винчи тихо добавил, и в голосе его звучала грустная мольба:

– Я недолго продержу ее у себя… Ведь жить мне осталось немного…

Кардинал быстро отвечал:

– Я уверен, что его величество ничего не может иметь против вашего желания, мессер… И он предлагает вам четыре тысячи дукатов золотом…

Художник ничего не ответил, устремив полный скорби взгляд на Джоконду…

– Великий дух никогда не покидает великого человека, – сказал Лодовико. – Да, у вас есть картина, которая особенно привлекает сердца.

Леонардо грустно поник головой. Он вспомнил, как недавно посетивший его король долго и внимательно смотрел на его Джиоконду, портрет умершей прекрасной женщины, с который художник не расставался с тех пор, как впервые кисть его наметала первые штрихи. И рука его невольно задернула тафту.

– Я настаиваю на портрете флорентийской красавицы, что вы скрываете, мессере, под тонкой тафтяной занавеской… Его величество поручил мне решительно договориться с вами о продаже портрета.

Леонардо побледнел как полотно, и глаза его, глубокие, мудрые, вдруг стали детски жалкими, молящими.

– Покажите мне портрет, – настаивал кардинал.

Леонардо подошел к мольберту, подвинутому к самой стене, так медленно, как будто к ногам его были привешены тяжелые гири, и еще медленнее снова отдернул занавеску из зеленой тафты. И кардинал, к своему изумлению, увидел, как тихая улыбка тронула тонкие губы художника и в глазах вспыхнули новые огоньки. Сложив руки на груди, Леонардо, казалось, молился.

А из рамы на кардинала смотрело юное лицо, все в волнах мягких русых кудрей, с загадочным взглядом прекрасных глаз и таинственно-манящей улыбкой сфинкса.

С душой, переполненной самыми разнообразными ощущениями, кардинал отошел от картины; он не решился более говорить о том, что доставляло такую боль Леонардо.

Окинув взглядом суровую обстановку «студиоло» ученого-художника, Лодовико невольно спросил Леонардо:

– Как может великий дух ваш мириться с этим одиночеством?

– Я позволю себе на это рассказать вашей эминенции одну пришедшую мне сейчас на ум басенку, как раз применимую к данному случаю, – сказал Леонардо. – Камень, обнаженный потоком, лежал на горе, под которой проходила дорога, вблизи прелестной рощицы, среди трав и цветов. И он сказал себе: «Зачем я нахожусь среди этих трав? Лучше буду жить между моих братьев, камней». И он скатился на дорогу. И с тех пор он жил среди вечных мучений, попираемый колесами телег и подковами коней, покрытый навозом и грязью, и тщетно он глядел на место, откуда пришел, место безмятежного и уединенного покоя. То же бывает с теми, кто покидает уединенную и созерцательную жизнь ради жизни в городах, среди исполненных бесконечной злобой людей. Здесь этого не может быть! У меня есть, впрочем, и семья – мои ученики, а вот еще – самые лучшие, самые дорогие мои друзья.

И он указал рукой на свой рабочий стол, заваленный чертежами, приборами, тетрадями… Леонардо торопливо, как будто радостно, стал открывать одну за другою свои заветные записные книжки, показывать модели, объяснять чертежи, и кардинал с удивлением убеждался, что Винчи не только великий художник, но и великий ученый. Казалось, не было конца его познаниям, его пытливости и широкой жажде познания. Все рукописи были изложены простым, ясным, точным языком.

Действительно, Леонардо оказал колоссальные услуги науке. Так, например, до него все окаменелости, находимые в земной коре, считались или остатками животных, погибших во время всемирного потопа, или просто случайными образованиями, игрой природы. Леонардо впервые высказал мысль, что это – остатки прежнего населения земли, которое отличалось от современного и своим видом и своим устройством. Любопытно, что мысль Леонардо была окончательна принята наукой только в последнее время.

Еще в прошлом столетии французский писатель Воль тер утверждал, что окаменелые раковины занесены в Европу пилигримами с Востока. Леонардо много занимался также астрономией и другими отделами естествознания и всюду обнаружил изумительную проницательность в толковании явлений природы. Он первый, вследствие глубоких размышлений и понимания научных основ, признал несостоятельность царившей в его время Птоломеевой [9] системы мира. По этой системе, Земля есть центр вселенной, вокруг которого группируются все остальные планеты, в том числе и Солнце. Леонардо да Винчи принадлежал к тем избранным гениям, на пути которых, куда бы ни направились они, рассеяны величайшие открытия. Он больше всех современников приблизился к научному мировоззрению нашей эпохи; через четыре столетия протягивает он руку исследователю наших дней. Он вполне ясно сознавал несостоятельность учения о неподвижности Земли и о ее положении в центре мироздания. Но написанное им не было опубликовано, и для современников исследования Леонардо пропали, а Птоломеева система мира считалась единственно правильным объяснением небесных явлений. И если бы Леонардо не был так славен в области искусства, имя его стало бы бессмертным в летописях науки.

С последним был согласен и кардинал Лодовико Арагонский, рассматривая то, что говорило о непрерывной неустанной деятельности Леонардо-ученого, Леонардо-мыслителя. Во всей работе всеобъемлющего гения лежало что-то высокое, могучее, титаническое. В записной книжке, под чертежом летательного снаряда, кардинал прочел:

«Он (человек), как великая птица, примет свой первый полет на спине благородного лебедя, приведя в изумление весь мир, наполняя все книги молвой о себе, доставляя своей родине вечную славу!»

Рисунок Леонардо да Винчи

В этих словах вылился могучий восторг, поэтическая мечта Леонардо…

И перед Лодовико Арагонским пронеслись вереницей бесконечные чертежи великого изобретателя. Он увидел первый гигрометр (физический прибор для определения влажности воздуха), разные насосы, стекла для усиления света ламп, водолазные шлемы, первый летательный снаряд тяжелее воздуха, первый плавательный пояс, первый парашют (зонтик, употребляемый воздухоплавателями для медленного опускания на землю), первую камеру-обскуру, первую паровую пушку, первую карту Америки, составленную по указаниям знаменитого Америго Веспуччи[10].