Нарев тоже не видел; но был уверен в том, что, если понадобится, он сумеет - если не найти такую возможность, то, на худой конец, ее выдумать.

- Здравствуйте, Зоя, - сказал физик неожиданно робко.

Он подстерег ее около госпитальной каюты, где по-прежнему лежал Карский. Заходить к ней домой он не хотел: заметили бы другие, и вовсе некстати.

- Здравствуйте, доктор. Плохо себя чувствуете? - Зоя была явно встревожена.

- По-моему, да.

- Идемте.

В каюте врача она усадила Карачарова на стул.

- Рассказывайте. Ощущаете усталость? Головные боли? Приборы показывают норму, но бывает...

- Физически я, по-моему, здоров...

- Надеюсь. Но обследование не помешает. Минутку...

Физик покачал головой.

- Погодите, Зоя. Не хочу, чтобы меня пичкали лекарствами и разглядывали на просвет. Это мне не нужно. Мне нужны вы.

- Не понимаю, - сказала она, нахмурившись.

- Бросьте. Или вам нужно, чтобы я выполнил весь ритуал? Погодите, выслушайте. Я еще час назад не понимал, в чем дело. Потом сообразил: без вас у меня ничего не получится.

- Это нечестно!

- Почему? Говорить правду всегда честно.

- Вы всерьез думаете, что судьба корабля зависит от того, как я поведу себя с вами?

- Но если это так!

- Это не так, вы отлично понимаете.

- Я говорю серьезно.

Зоя уже набрала полную грудь воздуха, чтобы единым духом высказать Карачарову все, чего он заслуживал; что она его не любит, что любовь ее - не премия и не медаль за заслуги... Но взглянула в его несчастное лицо, и ей стало смешно: нет, не донжуан, не сердцеед, просто мальчишка, нахальный от радости и очень смешной. Она чуть не улыбнулась; но ему сейчас и в самом деле было плохо, все смотрели на него, все ждали а он зашел, наверное, в тупик, и ему требовалась помощь, поддержка. Здесь не с кем даже посоветоваться, нет ни одного физика; она, разумеется, заменить специалиста не сможет, но ободрить, выказать участие - в ее силах.

Разве, в конце концов, не этого она хотела? Помогать, вдохновлять, провожать в поход, как делали это женщины древности. Ее честолюбие в этом. И он не трус, этот смешной и трогательный Карачаров; не побоялся прийти к ней заговорить о том, отчего хозяин корабля, капитан Устюг, отбивался руками и ногами. Если он и в самом деле вернет людей на Землю, она, Зоя, сможет с чистой совестью сказать себе: в этом есть и ее заслуга. В любой победе мужчины всегда есть доля женщины - и доля эта больше, чем думают. Куда больше...

Она перевела дыхание и сказала:

- Думать обо мне я не могу вам запретить. Если это вам поможет...

Он встрепенулся.

- Вы... вы окрыляете меня. Для вас я готов сделать все.

- Мне хочется на Землю, - сказала она мечтательно. - Ах, как мне хочется на Землю, если бы вы знали... Мне кажется теперь, что вся любовь осталась на Земле, а здесь только железные стены - и пустота... - Она положила руку ему на голову. - Милый доктор, верните нас туда!

- Чтобы тут же потерять вас? - буркнул он.

- Не знаю, - сказала она. - Может быть, и нет. Думайте обо мне. Люди ведь чувствуют, когда и как о них думают. И не остаются к этому безучастными,

Она опустила руку, и физик поднялся.

- Я буду думать, - пообещал он. - Но и вы обо мне, да? И - можно, я вас поцелую?

- Нельзя, конечно, - сказала она, улыбаясь. - Разве об этом спрашивают?

Он невольно улыбнулся в ответ на ее улыбку, вышел и зашагал по коридору. Черт его знает, может, надо было все же поцеловать ее? С женщинами всегда сложно.

Луговой заперся в рубке связи. Усилитель и фильтры были включены, экран светился. Работал привод остронаправленной антенны и, глядя на индикатор, можно было представить, как ее параболоид медленно вращался в двух плоскостях, описывая бесконечную волнистую линию. Экран был пуст, тонкая рябь, если вглядеться, бежала по его поверхности, но это был нормальный галактический фон - та малость его, какую пропускали фильтры.

Не первый день пуст экран, и не последний. Но рано или поздно изображение возникнет.

Штурман пытался представить, каким будет это изображение. Наивно думать, что во всей Вселенной пользуются таким же принципом развертки и вообще передачи изображений. Однако, сигнал, посланный любым способом, основанным на применении полей, неизбежно будет выделяться среди хаоса. Дальше вступит в действие "Сигма" и начнет комбинировать. Главное - засечь направление.

Думать об этом было интересно, кристаллики минут и часов растворялись в напряженном ожидании незаметно и неотвратимо. Штурман ждал. Он был молод, у него впереди было много времени, и, хотя его обуревало нетерпение, он ждал.

Карачаров сидел за столом, упершись взглядом в лист, исчерченный кривыми. Восходящая ветвь синусоиды означала, в представлении физика, переход в со пространство, нисходящая выход из него. Синусоида делила лист на две части, поверх нее находилось нормальное пространство, ниже - чужое. Корабль должен был идти по горизонтальной прямой, пронзая ветви. Пересекая восходящую, он неизбежно попадал в со пространство. И вот тут начинались допущения физика: а что, если всякий раз при подобном переходе вещество меняет свой знак? Напротив, проделывая обратный путь - пересекая нисходящую ветвь - корабль вновь обретал нормальное качество и таким прибывал на место назначения. Если эта мысль верна, что нужно, чтобы появиться в нормальном пространстве с обратным знаком? Сделать нечетное число пересечений. Три. И при этом каким-то образом не остаться в со пространстве.

Физик который уже раз просмотрел записи с Земли. Он любил мыслить геометрически и доверял своим построениям, за каждой линией которых должна была стоять определенная физическая сущность - как стоит она за символом формул. Линии значили для Карачарова не менее, чем "плюс-минус" для Дирака - знак, побудивший его предсказать существование позитрона. Дирак верил в алгебру, Карачаров - в геометрию.

Он перевернул лист и стал рисовать снова. Элограф пополз вверх, оставляя за собой плавную кривую. Она достигла вершины и стала опускаться. Опустилась. Сейчас ей следовало снова повернуть вверх. Но тут элограф остановился.