Нотариусу нужна была передышка. Он старательно смотрел в лист.

– Продолжим… Итак: «Мой дом на Большой Молчановке, мою дачу, что во Владыкине, все акции и ценные бумаги, что у меня хранятся, все наличные деньги, а также мой выигрыш на рулетке завещаю своей любимой племяннице Тимашевой Настасье Андреевне в полное владение и распоряжение. На том остаюсь любящая вас сестра и тетка Терновская Анна Васильевна. Будьте счастливы…» Дата: 31 декабря 1893 года… Теперь, кто желает, может ознакомиться лично… – Эггерс положил лист так, чтобы любой мог его прочесть.

– Великолепно! – вскричал Лабушев и натужно засмеялся. – Я владелец самовара! О, благодарю, сестра!

– Не может быть! – Фудель дернул галстук, душивший гнев. – Этого не может быть!

Эггерс указал на лист.

– Извольте ознакомиться… Все верно…

Фудель яростно замахал рукой.

– Подлог! Вранье! Тетя обещала мне… Обещала… – Он сжал лицо кулачками.

Живокини вскочила, будто в нее вонзилась заноза.

– Будь ты проклята, старая ведьма! – крикнула она и выскочила из кабинета.

Рузо, сосредоточенная, встала, вышла молча.

– Вот она – рулетка! – произнес Лабушев. – Рулетка судьбы!

Богатая наследница и завидная невеста сидела неподвижно. Она даже не заметила, как мадам Львова наклонилась и шепнула ей: «Поздравляю, только не наделайте глупостей». Зато тетушка отправила такой выразительный взгляд кому следует, что прочесть его не составило труда: от Пушкина требовали защитить непослушную, вздорную, но беззащитную барышню. И было от кого.

Фудель вдруг воспылал интересом к Тимашевой, отвешивал поклоны с комплиментами, радуясь обретению дальней родственницы. Кажется, троюродной или даже четвероюродной кузины… Какая разница, главное, что такое родство браку не помеха.

Чуть не отталкивая Фуделя, уже распушил грудь и обаяние Лабушев.

– Позвольте, позвольте ручку, прелестница! – говорил он с ужимками старого фата, старательно ловя ручку, которая не шла к нему.

Настасья не замечала суеты. Она обернулась к Пушкину. Во взгляде ее читалось только одно: «Спасите!» Когда барышня, богатая или бедная, не важно, взывает о помощи, сыскная полиция не может отказать. Пушкин дал знак потерпеть совсем чуть-чуть. Он подошел к столу, за которым Эггерс прятал завещание в порванный конверт.

– У Терновской было другое завещание?

Нотариус прикинул, не посягает ли полиция на тайну поручительства. И счел, что не посягает.

– Именно так… Предыдущее завещание Анна Васильевна составила три года назад.

– Новое завещание от тридцать первого декабря Терновская написала у вас в конторе или вы только заверили принесенный ею текст?

– Именно так, – ответил Эггерс, не раскрывая тайну клиентки, при этом ясно давая понять, где правда.

Пушкину было довольно.

Оттеснив Лабушева, который предлагал мадемуазель свои услуги, и Фуделя, который напрашивался на визит, Пушкин предложил Тимашевой руку. Она схватила ее, как утопающий спасательный круг. И не отпускала даже в пролетке. Будто ее могли украсть.

Привезя Настасью в «Лоскутную», Пушкин просил не покидать гостиницу. И обещал заехать вечером. Всю дорогу барышня не проронила ни слова. Как будто наследство лишило ее дара речи. Она поднялась по лестнице, так ни разу и не оглянувшись.

18

Примета сбывалась. Опять тот же самый городовой кого-то притащил. Эфенбах не разобрал, кого именно, но направился сделать грозное внушение. Чтобы, в конце концов, порядок восстановить. Тут у них беспощадная война за нравственность, некоторые почтенные люди на рулетке проигрываются, а из участков смеют вот так, запросто, всяких сомнительных личностей таскать. Пора положить этому конец…

– Раздражайший мой, страж охранительный, это с каким же выбриком понимать? – строгим тоном спросил он. И тут заметил, кого именно привели под конвоем.

Милая, славная, искрометная баронесса, их баронесса, имела вид страдальческий, а глаза покрасневшие.

– Вот как со мной обошлись, Михаил Аркадьевич, – жалобным голоском сказала она, выставляя розовевшие следы от ремня. И тягостно всхлипнула. Что-что, а слезу выжимать Агата умела. Из себя и других.

Как любой полицейский, Эфенбах был отзывчив к чужому горю. Особенно если горевала прекрасная мадемуазель. К другим горям, конечно, не так был отзывчив. Но все-таки…

– Это с какого же понимания такое беспримерство накатило?

Оборин ничего не понял. Вернее, понял, что сейчас его будут хорошенько пропесочивать. За то, что честно и верно исполнил свой долг. Сносить молча и терпеть он не собирался.

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие! – рапортом рявкнул он.

Эфенбах даже поморщился. Шума он не переносил. Если не сам его производил.

– Ну, это конечно… Положим, ага… Тихохонько…

– Дама была задержана по личному поручению господина Пушкина, отконвоирована в 1-й участок Арбатской части по причине оказания сопротивления. Откуда по указанию пристава Нефедьева доставлена в сыск…

– Так-так… – задумчиво проговорил Михаил Аркадьевич, уклоняясь к кабинету. – Противление злу насилием… Ага… Конвоировал… Ну, что же… Дело такое вот несладное, значит…

И он скрылся за дверью. Как ни нравилась ему баронесса, как ни жаль ее было, но влезать и разбираться, почему Пушкин велел арестовать, – нет уж, увольте. Эфенбах был слишком мудр, чтобы влезать в чужие дрязги. Сами разберутся…

Лелюхин, куда более жалостливый, предложил городовому оставить даму на поруки, но Оборин уперся. Только лично Пушкину. И не отходил от Агаты, которой подали стул, пока не вошел Пушкин. Браво козырнул ему.

– Приказание выполнил, ваш бродь. Мадам эта, – городовой кивнул на задержанную, печально ждавшую решения своей участи, – изловлена и доставлена…

– Поймана в доме Терновской? – спросил Пушкин, разглядывая Агату. Заметно было, что ей пришлось несладко.

– Так точно! Вскрыла замок навесной. Не подчинилась приказу полиции. Оказала сопротивление при задержании…

– Царапалась?

– Кинула стул в окно и выпрыгнула. Еле догнал. Спасибо, дворник лопату подставил, так она в сугроб угодила…

– Руки ремнем скрутили?

– Это как полагается… Извольте знать, объявила себя тайным агентом полиции…

– Все тайное становится явным… Окно в доме Терновской забейте досками.

– Уже приказал дворнику…

– Благодарю за службу… Передайте приставу мою личную благодарность… Можете быть свободным…

Образцово исполнив «кругом марш», Оборин вышел, чрезвычайно довольный поощрением. А более всего тем, что сбыл с рук жуткую мадемуазель. Иметь с ней дело городовому совсем не хотелось…