– Что прочли в сердце гранд-мадам? – немного подстегнул Пушкин.

– Хотите знать, кто она такая, к какому типу игроков принадлежит? Так я вам отвечу: она никогда не играла на рулетке…

– Как это понимать, месье Клавель?

– Она делала ставки так, как не позволит себе даже самый неопытный игрок. Гранд-мадам впервые играла за столом… Это была не игра, а безумие…

– Тем не менее она ушла с выигрышем…

Крупье воздел руки к небесам.

– Невероятно, но это так!

– Новичкам везет?

– Забудьте эти сказки! – месье Клавель позволил себе ироничную улыбку. – Их везение заканчивается после нескольких ударов. Или на следующий день. Но гранд-мадам не пришла ни на следующий день, ни вчера. А ведь русские барыни, как она, обязательно так поступают…

Пушкин не стал объяснять, почему гранд-мадам не пришла на следующий день.

Месье Клавель вдруг оживился.

– Как ее имя? Вы должны знать ее имя…

Фамилию «Терновская» он смог повторить по слогам с третьего раза. Для французского языка – дикая и непроизносимая. Как все русские фамилии…

– И все-таки как вы поняли, что она впервые играет? – спросил Пушкин.

– Гранд-мадам сделала ровно четыре удара. И каждую ставку делала так, будто знала, какая цифра должна выпасть.

– Играла по системе?

– Никакой системы! Начать со ставки на zero, выждать и поставить все на douzaine, затем еще выждать и поставить все на carré, а в завершение 60 000 поставить на черное. Кто может придумать такую систему?!

Пушкин согласился: с точки зрения теории вероятности, такой системы быть не может. Тем не менее Терновская сыграла.

– Около нее были друзья или родственник?

– О да! Приятные господа… Отговаривали не совершать безумства… Она никого не слушала. И выигрывала…

– Кто-то еще давал советы?

Месье Клавель поморщился.

– Какая-то малоприятная мадемуазель с чудовищной шляпкой на голове. Приходила вчера и проиграла…

– Кажется, в тот вечер были две милые барышни…

– Да, они внимательно следили за игрой гранд-мадам… В светлом и темном платьях… Такие очаровательные, будто вернулись из Парижа…

Пушкин встал и поклонился.

– Благодарю, месье Клавель, ваши сведения чрезвычайно полезны…

Крупье вновь впал в беспокойство.

– Но, месье Пушки́н! Что же гранд-мадам Тре-но-фф-ски? Она опять придет? Когда ожидать ее визит? Я совсем потерял сон!

– Можете спать спокойно, месье Клавель, – ответил Пушкин.

И больше крупье не удалось узнать ничего.

14

Оборину казалось, что он попал в сон. Летящий стул, грохот, блестящий фонтан стекол, дама, прикрывая лицо рукавом и муфтой, выпрыгивает в зияющую дыру… Разве такое возможно…

Городовой очнулся, когда край подола исчез на улице. Он метнулся к окну, но, вступив на подоконник, понял, что в шинели с шашкой застрянет и провозится. А тут дорога каждая секунда. Девица уши заливала, а вон какой шустрой оказалась. Оборин побежал в прихожую, спрыгнул с крыльца, повалился на колени, подскочил и кинулся за ворота.

Задрав юбку, дама бежала к переулку так, что подметки сверкали. Стрелять он не мог: на таком расстоянии наверняка промахнется, а попадет – и того хуже. Не хватало, чтобы оказалась агентом и за ее смерть выгнали из городовых. Куда ему деваться, кроме службы ничего не умеет. Не выпуская бесполезный револьвер, Оборин засвистел в свисток, который всегда болтался на шее. И бросился в погоню.

До переулка оставалось совсем немного. Дорожка между домами и сугробами узкая, но чистая. Агата хватала ледяной воздух и бежала что есть мочи. Она уже видела угол палисадника, за которым открывалась короткая дорога к пролетке и спасению. Она почти ушла от преследователя. Но тут что-то случилось. Агата не поняла, что и откуда взялось на ровной дорожке, и на бегу полетела лицом в сугроб. Больно ударившись подбородком.

– Эвона как! – закричал Прокопий, махая спешившему городовому.

Черенок его лопаты зацепил сапожок, беглянка и попалась.

Агата еще пыталась подняться, но налетел Оборин и коленом вдавил в снег. Колено врезалось между лопаток, как кол. Было больно и обидно. Агата не могла ни охнуть, ни шевельнуться. Городовой стащил ремень, что держал шинель, завел ослабевшие руки и стянул таким узлом, что Агата застонала. Дернул ее в обхват из сугроба и поставил на ноги.

– Вам это даром не пройдет, – прошипела она, чтобы не заплакать.

– Ишь, змея, огрызается! – Дворник погрозил лопатой.

Угроз Оборин не боялся. Развернув смутьянку, подтолк-нул револьвером в спину.

– Пошла вперед… И без фокусов, не то пристрелю… Спасибо, Прокопий, подсобил, с меня причитается… Там окно у Терновской выбито, так досками забей… Мало ли чего…

Дворник обещал расстараться. Доски с гвоздями у него имелись.

Такого позора Агата еще не переживала. Со связанными руками, как арестантку, ее вели под дулом пистолета до самого Арбатского дома. Мимо домов, мимо окон, из которых смотрели жильцы. Прохожие оглядывались, показывали пальцем, смеялись. Обыватель любит, когда ловят жуликов и воров. Но особенно когда кому-то хуже, чем ему.

Придержав дверь участка, Оборин втолкнул ее внутрь. Агата чуть не упала, зацепившись за порожек. Видно, суждено ей испить страдания до конца. Ну ничего, за все будет расчет…

Пристав, только выпроводив гостя из сыска, взглянул на задержанную без жалости.

– Это что за кукла? – спросил он.

Городовой доложил, что поймал ее прямо в гостиной Терновской. Мало того что вскрыла замок самовольно, так еще в доме шарила, стулом в окно метнула, сбежать пыталась. Да только от полиции не уйдешь…

Уже с интересом разглядывая мадемуазель, Нефедьев отметил про себя, что выглядит она вовсе не как преступница. Ничего общего со своими[33]. Выглядит как состоятельная, приличная дама. Ее бы в ресторан свозить. Или на прочие развлечения.

– Кто вы такая? – спросил он, подходя ближе.

– Баронесса фон Шталь, – ответила Агата сквозь зубы. Злость высушила слезы.

Нефедьев обернулся к городовому, ожидая разъяснений: не каждый день баронесс приводят в участок со связанными руками.

– Исполнял поручение господина Пушкина, – со всей строгостью ответил тот. – Велено брать всех. Невзирая…

Об этом поручении пристав знал. Но все-таки – не вязать же даму таким бесчеловечным образом.

– Что вы делали в доме Терновской?