Джим погладил пальцем морщинистую черепашью голову. Варить ее было жаль — Джим завидовал ее массивному панцирю, персональной крепости, в которой можно спрятаться от всего мира. Он вытянул из-под кровати деревянную коробку, которую ему помог сколотить доктор Рэнсом. Внутри лежали все его богатства: японская кокарда, подарок рядового Кимуры; три боевых волчка со стальной окантовкой; набор шахматных фигур и латинский учебник Кеннеди для начинающих — и то, и другое ему одолжил на неопределенный срок доктор Рэнсом; блейзер Соборной школы, аккуратно сложенное напоминание о далеком детстве; и еще пара деревянных башмаков, которые он носил последние три года.

Джим положил черепаху в коробку и накрыл ее блейзером. Когда он выбирался из-под занавески, миссис Винсент следила за каждым его движением. Она вела себя с ним как с собственным младшим поваренком, и он прекрасно отдавал себе отчет, что терпит такое отношение только в силу каких-то особенных, не очень ему самому понятных причин. Джиму, как и любому другому мужчине в блоке G — и любому подростку из тех, что постарше, — нравилась миссис Винсент, но на самом деле корень ее особой притягательности для Джима крылся в чем-то другом. Долгие часы, которые она проводила, глядя в беленую стену, и эта ее отстраненность даже по отношению к собственному сыну — она кормила измученного дизентерией мальчика и меняла ему белье, иногда по нескольку минут не глядя на предмет своей заботы, — означали для Джима выключенность из лагерного пространства, из мира охранников-японцев, и голода, и американских авианалетов, к которому сам Джим принадлежал всецело, всей душой. Ему хотелось до нее дотронуться, не столько даже из чисто подростковой похоти, сколько из простого любопытства.

— Если хотите вздремнуть, миссис Винсент, можете воспользоваться моей кроватью.

Джим протянул к ее плечу руку, но она его оттолкнула. Взгляд, доселе отстраненный, сошелся вдруг в резком и совершенно определенном фокусе.

— Мистер Макстед все еще ждет тебя, Джим. Может быть, тебе и впрямь лучше было бы вернуться в бараки…

— Только не в бараки, миссис Винсент. — Он попытался изобразить жалобный стон. Только не в бараки, яростно повторял он про себя, выходя из комнаты. В бараках холодно, и если война затянется еще на одну зиму, бог знает, сколько людей успеет умереть в этом леднике. Хотя ради миссис Винсент он, пожалуй, согласился бы даже и на бараки…

Над лагерем стоял скрип железных колес. В окошках бараков, на ступеньках общежитий сидели заключенные, которых на несколько минут воскресило к жизни воспоминание о еде.

Джим выскочил из холла блока G и обнаружил, что мистер Макстед все так же держит рукоятки раздаточной тачки. Сделав двадцать минут назад над собой усилие, чтобы оторвать их от земли, он окончательно истощил сегодняшний запас решительности. Бывший архитектор и антрепренер, воплощавший когда-то едва ли не все, что Джиму нравилось в старом Шанхае, он как-то ссохся и сдулся за несколько лет в Лунхуа. Обнаружив его в лагере, сразу по приезде, Джим очень обрадовался, но теперь он понимал, насколько мистер Макстед успел измениться. Глаза его вечно шарили по земле в поисках выброшенных японцами окурков, но быстроты на то, чтобы их подобрать, хватало только у Джима. Джима раздражала эта его неловкость, но он, как мог, снабжал мистера Макстеда куревом из ностальгии по прошлой детской мечте: вырасти и стать как мистер Макстед.

— «Студебекер» и поджидающие по вечерам в казино девочки оказались не самой лучшей школой для жизни в лагере. Подхватив деревянные рукоятки тачки, Джим подумал: интересно, а сколько бы архитектор здесь простоял, если бы Джим вообще не пришел. Может статься, что и до вечера, пока бы не упал — а британцы из блока G все так же сидели бы на крылечке и смотрели бы на него, и никому бы и в голову не пришло предложить помощь. Они сидели на ступеньках в своем тряпье и пялились весь день на пустой плац-парад, и даже пролетевший над самой головой японский истребитель нимало их не интересовал. Несколько семейных пар с котелками в руках уже выстроились в очередь: своего рода условный рефлекс на появление Джима.

— Ну наконец-то…

— …только за смертью посылать…

— …набегался…

Это брюзжание вызвало на лице у мистера Макстеда понимающую улыбку.

— Джим, сдается мне, что тебя забаллотируют на ближайших выборах в наш элитный загородный клуб. Не обращай внимания.

— А я и не обращаю…

Мистер Макстед споткнулся, и Джим подхватил его под руку.

— Вы хорошо себя чувствуете, мистер Макстед?

Джим помахал рукой сидевшим на крылечке мужчинам, но никто из них в ответ даже и не пошевелился. Мистер Макстед восстановил равновесие.

— Пойдем, пожалуй, Джим. Кто-то работает, а кто-то смотрит, как работают другие, вот и все, что можно по этому поводу сказать.

Весь прошлый год в команде был еще один постоянный участник, мистер Кэри, владелец агентства «Бьюик» на Нанкинском проспекте. Но мистер Кэри полтора месяца тому назад умер от малярии, а японцы к тому времени настолько урезали пайки, что катать тачку вполне можно было и вдвоем.

В новых туфлях Джим летел по угольной дорожке как на крыльях. Железные колеса на ходу высекали из кремешков искры. Мистер Макстед держался за его плечо и пыхтел, стараясь не отставать.

— Потише, Джим, не торопись. А то добежишь до кухни раньше, чем война кончится.

— А когда кончится война, мистер Макстед?

— Джим… а что, разве она и впрямь скоро кончится? На следующий год, в сорок шестом. Ты же говорил, что слушаешь у Бейси радио.

— Сам я радио не слышал, мистер Макстед, — искренне ответил Джим. Бейси был не такой дурак, чтобы допускать британцев в тесный круг посвященных. — Но я знаю, что японцы сдали Окинаву.[44]Вот и надеюсь, что война скоро кончится.

— Я бы на твоем месте не слишком торопился, Джим. Дело в том, что у нас тогда могут начаться настоящие проблемы. Ты все еще даешь уроки английского языка рядовому Кимуре?

— Ему неинтересно учить английский язык, — пришлось признать Джиму. — Мне кажется, по большому счету для рядового Кимуры война уже кончилась.

— А для тебя война когда-нибудь кончится, а, Джим? По большому счету? Найдешь отца с матерью…

— Ладно… — Джим предпочитал ни с кем не говорить о родителях, даже с мистером Макстедом. У них уже давно сложились прочные партнерские отношения, хотя помощи от мистера Макстеда было немного, и про сына своего, Патрика, а также про их совместные визиты в шанхайские клубы и бары он вспоминал нечасто. Мистер Макстед уже давно перестал быть той сногсшибательной фигурой, которая на вечеринках падала в бассейны. Но что больше всего беспокоило Джима, так это что его родители тоже, вероятнее всего, очень и очень изменились. Вскоре по прибытии в Лунхуа он услышал, что их вроде бы интернировали в какой-то лагерь возле Сучжоу, но японцы отказались воспринимать даже малейший намек на возможность перевода из лагеря в лагерь.