На фюзеляжах самолетов погас последний отблеск заката, но Джим чуял в свежем ночном воздухе запах моторов. Он полной грудью вдохнул аромат машинного масла и смазочно-охлаждающей эмульсии. Голоса, белые тела китайских солдат, выложенная из человеческих костей взлетно-посадочная полоса — все куда-то исчезло, потесненное этим запахом. Он заглушил и молодого японского пилота в летном костюме, который что-то кричал сержантам у ямы и указывал на Джима пальцем. Джим очень надеялся, что его родители уже умерли, и теперь им хорошо и покойно. Отряхивая на ходу с блейзера известковую пыль, он бежал к единственно надежному укрытию, к самолетам, готовясь рухнуть в широкие объятия крыльев.

Голоса бродили между тихо бормочущей на ветру колючей проволокой, прорываясь сквозь монотонный перебор, — как ключевые ноты мелодии под пальцами арфиста. Джим лежал в пятидесяти футах за ограждением, в высокой траве, рядом с силками на фазана. Он слышал, как спорят о чем-то двое часовых, совершающих свой ежечасный обход по периметру лагеря. Теперь, когда налеты американской авиации перестали быть чем-то из ряда вон выходящим, японские солдаты больше не забрасывали винтовок за плечо. Они держали свои длинностволки обеими руками и стали такими нервными, что, если бы заметили сейчас Джима за лагерной оградой, застрелили бы прямо на месте, ни секунды не задумываясь.

Джим лежал и смотрел на них сквозь раскинутую сеть силков. Только вчера они застрелили кули-китайца, который пытался пробраться в лагерь. В одном из часовых он узнал рядового Кимуру, широкого в кости крестьянского парня, который за годы, проведенные в лагере, вырос примерно настолько же, насколько вырос за это время сам Джим. Могучая спина рядового так и распирала изнутри ветхую гимнастерку, и казалось, что изношенная эта одежка держится на нем только благодаря стянувшим ее ремням с подсумками.

До того как война окончательно повернулась к японцам спиной, рядовой Кимура часто приводил Джима в бунгало, которое он делил с тремя другими охранниками, и разрешал надеть свои доспехи для кэндо.[40]Джим помнил, с какими бесконечными церемониями японские солдаты облачали его в металлические и кожаные доспехи, и густой дух тела рядового Кимуры, который неизменно держался в шлеме и наплечниках. Он помнил и внезапные вспышки ярости, когда рядовой Кимура срывался с места и налетал на него с двуручным мечом, и вихрь ударов, обрушивающихся на шлем, прежде чем он успевал отбить хотя бы один. Голова потом гудела, как пивной котел, — и не один день. Бейси вынужден был кричать в голос, давая ему очередное поручение, — так, что будил всю мужскую спальню в блоке Е, — а доктор Рэнсом вызывал Джима в лагерный госпиталь и обследовал уши.

Вспомнив о том, какие сильные руки у рядового Кимуры и какие у него быстрые глаза, Джим поглубже вжался в землю в высокой траве за силками. В первый раз он был счастлив тем, что фазан в силки не попался. Японцы остановились у самой проволоки и принялись внимательно изучать кучку заброшенных домов, примыкавших к северо-западному периметру лагеря Лунхуа. Рядом с ними, на самой границе лагеря, стояла полуразрушенная коробка бывшего актового зала, подведенная — вместо давно обвалившейся крыши — под концентрический обвод верхнего яруса. Лагерь был размещен на месте бывшего педагогического колледжа, который сперва разбомбили, а потом повредили в ходе наземных боев во время сражения за аэродром Лунхуа в 1937 году. Те развалины, которые оказались ближе всего к аэродрому, в лагерную зону не вошли, и свои силки на фазанов Джим ставил теперь именно здесь, на длинных, заросших бурьяном прямоугольниках между бывшими студенческими общежитиями. Утром, после переклички, Джим проскользнул под забором, там, где он упирался в крапивную чащу на боку заброшенного бункера, входившего когда-то в систему обеспечения безопасности аэродрома. Оставив туфли на ступеньках бункера, он прошел вброд по обмелевшему каналу, а потом, сквозь густой бурьян, вскарабкался на противоположный откос, к развалинам.

Первая ловушка стояла всего в нескольких метрах от лагерной ограды: расстояние, показавшееся Джиму бесконечным, когда он впервые прополз под колючей проволокой. Он оглянулся на уютный и безопасный мир лагеря, на бараки и водокачку, на караулку и переоборудованные под новых постояльцев общежития, и испытал чувство, похожее на испуг, при мысли, что его теперь могут попросту не пустить обратно. Доктор Рэнсом часто говорил про Джима: «дух веет, где хочет», когда тот носился по лагерю с какой-нибудь очередной идеей. Но здесь, в высоком бурьяне между разрушенными зданиями, он вдруг ощутил на душе непривычную тяжесть.

Джим лежал за силками, и вновь прихлынувшая тяжесть помогала ему еще плотнее прижаться к земле. С аэродрома Лунхуа взлетел самолет, четкий силуэт на фоне желтых многоквартирных домов Французской Концессии, — но Джим не обратил на самолет никакого внимания. Солдат, стоявший рядом с рядовым Кимурой, что-то крикнул детям, которые играли на верхнем ярусе бывшего актового зала. Кимура опять подошел к самой проволоке. Он принялся внимательно осматривать воду в канале и торчавшие у воды пучки дикого сахарного тростника. Из-за убогого рациона — а в последний год японцев-охранников кормили едва ли не так же скверно, как их британских и американских подопечных, — у рядового Кимуры исчезли последние намеки на юношескую пухлость. А после недавнего приступа туберкулеза его сильное волевое лицо стало каким-то одутловатым и похожим на лицо китайского кули. Доктор Рэнсом уже не в первый раз настрого запрещал Джиму надевать доспехи для кэндо, если это были доспехи рядового Кимуры. А бой теперь был бы, пожалуй, едва ли не на равных, несмотря на то, что Джиму было всего четырнадцать. Если бы не винтовка, с Кимурой вполне можно было бы и потягаться…

Рядовой Кимура, как будто и вправду почувствовав исходящую из бурьяна угрозу, подозвал напарника. Он прислонил винтовку к сосновой опоре, переступил через проволоку и оказался по пояс в крапиве. Из канала тут же налетели мухи и принялись ползать у него по губам, но Кимура не обращал на них никакого внимания: он внимательно смотрел на полоску воды, отделявшую его от Джима и фазаньих силков.

Он что, заметил отпечатки босых ног Джима в мягкой глине на дне канала? Джим отполз подальше, но возле силков остался пятачок примятой травы, по форме точно повторяющий контуры его тела. Кимура закатал ветхие рукава гимнастерки, явно вознамерившись задать противнику трепку. Джим лежал и смотрел, как он идет сквозь крапиву. Он был уверен, что в беге даст Кимуре сто очков вперед, но с пулей из винтовки второго охранника ему в скорости не тягаться. Не объяснять же, в самом деле, рядовому Кимуре, что всю эту затею с силками придумал Бейси? Именно Бейси настаивал на том, чтобы как следует замаскировать ловчую сеть листьями и веточками, и на том, чтобы Джим два раза в день лазал туда-сюда через проволоку, хотя никто из них так ни разу и не видел в этих местах фазана, не говоря уже о том, чтобы его поймать. С Бейси, у которого были свои, не слишком обильные, но вполне надежные источники получения пищи, нужно было ладить. Можно, конечно, сказать Кимуре, что Бейси знает о подпольной лагерной радиоточке, но тогда и еды лишней тоже не будет.