Оркестр грянул туш, на шею победителям надели огромные венки из кашкары. Жор Жорыч вручил им почетные дипломы и увесистые хрустальные вазы. Теперь предстояло сказать ответное слово. Лена пролепетала несколько слов благодарности болельщикам и устроителям праздника. Ей как можно скорее хотелось покинуть шумное сборище, забиться в угол, никого не видеть и не слышать. Но тут дали слово Герману. Обняв ее за плечи, он поднял левую руку, призывая возбужденную толпу несколько умерить свой пыл.

— Друзья, спасибо за ваше внимание! Сейчас я навряд ли бы стоял здесь, если бы не эта прекрасная девушка. Она словно на аркане протащила меня по таежной грязи в сегодняшние князи. Вот таких женщин, мужики, и надо брать в жены! Ни себя, ни мужа не даст в обиду! — Он заключил Лену в объятия, впился жадным поцелуем в губы.

Поцелуй был проявлением благодарности, но Лена решительно отстранилась, посмотрела Герману в глаза:

— Вам не кажется, что сегодня с поцелуями некоторый перебор?

Герман растерянно пригладил рукой волосы:

— Извините меня, дурака, но я совсем не хотел вас обидеть.

Директор Дома культуры протиснулся к ним с гитарой, и зрители принялись скандировать: «Песню!

Песню!»

— Нам что, и петь предстоит? — ужаснулся Герман. — Да мне слон еще в детстве на ухо наступил!

— Не беспокойтесь, товарищ майор! — Заведующий поселковой культурой подал гитару Лене. — Как всегда, традиционную… «Ваше благородие, госпожа Удача».

Отказываться было бесполезно, и она запела. Зрители с готовностью подхватили. Песня закончилась, но ее не отпускали, требуя продолжения. Люди уже не умещались на скамейках, сидели на траве, стояли, прислонившись к деревьям. В одной из таких групп она заметила Алексея и Наташу. Мужчина явно смотрел в ее сторону. Тень скрывала лицо, но она кожей ощущала его взгляд. Слезы переполнили глаза, скопились в горле, но она продолжала петь вместе с людьми, улыбаясь из последних сил. Алексей прошел между рядов скамеек, встал сбоку от эстрады. Лена отметила закушенную от обиды губу соперницы и пожалела ее: «Глупая, неужели не поняла, что женщина для таких, как Ковалев, лишь объект непродолжительного удовольствия».

К Алексею подошел Максим Максимович, опустил чехол с видеокамерой на скамью, молча закурил.

Лена поправила на плече ремень гитары, оглядела окруживших маленькую сцену зрителей, увидела своих взъерошенных девчонок, Ильюшку, примостившегося на ступеньках эстрады, Филиппа, смотревшего исподлобья, но как-то потерянно, грустно, — все до боли знакомые лица. И, поддавшись необъяснимому порыву, она тихо проговорила:

— А теперь я спою вам любимую песню моего мужа. Он погиб в Афганистане четыре года назад.

Она склонилась над гитарой, чтобы скрыть вырвавшиеся на волю слезы.

Печальная мелодия взлетела над поляной, закружила над притихшими людьми, отозвалась далеким протяжным стоном в скалах. Алексей, весь подавшись вперед, с изумлением вглядывался в девушку.

Над Афганом опять дуют черные ветры,

И в горах воет злобно чертовка-пурга.

Вновь до встречи с тобой пролегли километры,

А до смерти, до смерти четыре шага…

Гитара плакала вместе с девушкой, горюя о безвозвратно ушедшей любви. Женщины, не стыдясь, вытирали слезы, старики в орденах и медалях пригорюнились на скамейках, даже молодежь, до этого беспечно лузгавшая семечки и затевавшая шутливые потасовки на траве, затихла, слушая бесхитростные слова, сочиненные, возможно, их одногодком, так и не вернувшимся со страшной войны.

Максим Максимович увидел, как зашевелились губы Алексея, и вслед за ним и Леной тихо подхватил припев:

А над Салангом вновь туман

Седою бородой клубится.

И хоть любовь сплошной обман,

Так хочется влюбиться.

А над Салангом вновь туман…

Алексей резко повернулся к Гангуту. Синие глаза потемнели, смотрели настороженно.

— Откуда она знает эту песню? Это мой друг сочинил, и я нигде, кроме Афгана, ее не слышал.

— Эту песню очень любил петь муж Лены, Сережа Айвазовский.

— Айваз? — потрясенно прошептал Алексей. — Так это Айваз был ее мужем?!

— А вы разве его знали? — Максим Максимович был потрясен не менее Ковалева.

— В одном училище четыре года вместе, потом в Афганистане почти два года. Он же меня, раненного, на себе вынес, от душманского плена спас. — Алексей горестно потряс головой. — Господи, я ведь даже не знал, что он жениться успел. Мы с ним по молодости зарок дали: не обзаводиться семьей до полковничьих звезд.

— Полковничьи звезды он успел получить, — тихо сказал Максим Максимович, — и еще одну звезду — Героя…

— Что же она мне ничего не сказала? — Ковалев схватил Максима Максимовича за отворот рубашки. — Что же вы молчали?

— Алеша, во-первых, отпустите меня. Люди смотрят, подумают, что у нас драка назревает. — Гангут поправил воротник. — Во-вторых, значит, не о том спрашивали ее, дорогой мой. — И он, подхватив видеокамеру, поспешил вдоль рядов зрителей. Но, пройдя несколько шагов, остановился:

— Почитайте сегодняшнюю «Комсомолку», Алеша, там моя статья о Сергее.

На сцене молодой парень в форме десантных войск обнял Лену:

— Спасибо, сестренка!

Девушка спустилась с эстрады, подошла к отцу, и они, не оглядываясь, пошли к машине Мухиных.

Алексей долго не мог заснуть, несколько раз подходил к окну. У Лены тоже горел свет. Максим Максимович курил на мансарде, и Алексей в конце концов окликнул его. Вскоре они сидели на кухне Ковалевых за бутылкой коньяка, переговаривались шепотом и старались не звенеть посудой, чтобы не разбудить Эльвиру Андреевну.

Максим Максимович понимал: последние события и особенно статья в газете потрясли и дочь, и Алексея. Уходя, он слышал, как тихонько плакала у себя в спальне Лена, но заходить к ней не стал.

Жестоко бередить старые раны, но девочка, получается, почти ничего не знала о своем муже. Максим Максимыч многое повидал и испытал в своей жизни, но и его до глубины души взволновала судьба простого российского парня, совсем ненадолго вошедшего в их семью и оставившего глубочайшую и, как он убедился, незаживающую рану в сердце дочери.

Алексей много пил в этот вечер, но не пьянел, и только глаза блестели все лихорадочнее, зрачки расширились, а лицо побледнело. Заплетающимся от коньяка языком Алексей рассказывал о дружбе с Сергеем, о совместной службе в специальной разведгруппе. Ребят Сергея прозвали «айвазовцами» — они были самыми рисковыми, бесшабашными, отчаянно смелыми. Ковалев вспомнил, как они выбивали из кишлака одну из самых опасных банд. Вооруженные до зубов «духи» пытались скрыться по подземным каналам старинной ирригационной системы. По колено в зловонной воде, в духоте подземелий, насыщенных миазмами ядовитых испарений, бойцы их подразделения вступили в жесточайший рукопашный бой. Сергея тогда в первый раз ранило, но из «духов» не ушел никто. Потом был не один отчаянный рейд по тылам душманов, стремительные броски через горы, засады на тайных тропах, по которым шло пакистанское оружие, взорванные склады с боеприпасами и освобождение захваченной колонны грузовиков с грузом продовольствия для мирных жителей…