За голову Айваза предлагались большие деньги. За ним охотились снайперы, однажды подослали убийцу-фанатика, который заколол кинжалом молоденького часового, и Сергей самолично взял его. Казалось, пули не берут Айваза, легкие ранения не шли в счет — их он умудрялся переносить на ногах, словно нечаянную простуду. В отличие от многих он не слишком хотел возвращения в Союз: там его никто не ждал. Армия заменила ему дом, семью, здесь были его друзья, а то, что смерть ходила по пятам, — что ж, издержки есть на любой работе.

— Понимаете, Максим Максимович, у меня таких друзей после Афгана больше не было. Знаю, ему было не до писем, но и я хорош гусь, тоже перестал ему писать, так и потеряли друг друга. — Алексей сжал голову руками. — И вот, оказывается, Серега погиб, а я ничего не знал, и сердце не подсказало.

Он посмотрел в окно. В соседних окнах продолжал гореть свет. Алексей кивнул в их сторону:

— Она что, до сих пор читает?

— По-моему, уже нет. Но когда я уходил, плакала. Лена очень любила Сергея, Алеша. Человек он был славный. Мы ведь в Кабуле познакомились, и любовь у них была, без преувеличения, с первого взгляда. — Максим Максимыч тяжело вздохнул. — Она ведь так и не знает, как он погиб. В статье, вы заметили, этого нет. Я преднамеренно не стал вдаваться в подробности. Его группу кто-то сдал, и они попали в окружение. Сергею оторвало ногу. Истекая кровью, он прикрывал своих ребят и, когда уже, видно, понял, что умирает, подорвал себя и нападавших гранатой. Потом «добряки» — моджахеды возили по кишлакам его голову и бахвалились, что наконец-то покончили с Айвазом. И еще говорят, «айвазовцы» тот кишлак, где эта банда скрывалась, из огнеметов уничтожили. Голову отбили у «духов», но Сережину ли, никто так и не узнал, слишком была изуродована. И кого мы похоронили в цинковом гробу, одному лишь Господу Богу известно.

Алексей молчал, обхватив голову руками. Максим Максимович заметил, как по его руке скользнула и тихо скатилась слеза. Подняв на Гангута покрасневшие глаза, он по-мальчишески шмыгнул носом.

— Максим Максимович, давайте помянем Серегу, лучшего из мужиков, которых я встречал на свете.

Они выпили. Алексей вышел в соседнюю комнату и вернулся со старенькой гитарой, любовно поглаживая ее по грифу.

— Она у меня еще оттуда. Когда в госпиталь отправляли, все мои бойцы на ней расписались, а вот и Сережкина подпись. — Он задумчиво провел пальцами по буквам, выдавленным шариковой ручкой по светлому лаку: «Не забывай друзей, Леха!» — Выходит, все-таки забыл! — Склонившись к гитаре, он взял несколько аккордов и тихо запел:

Над Афганом опять дуют черные ветры…

Максим Максимович еле слышно подтянул, и никто не заметил, что в дверях стоит Эльвира Андреевна и молча плачет.

Алексей поднял голову, показал на стул рядом:

— Садись, мама, выпей за помин души Сережи Айвазовского, ты ведь помнишь его?

— Конечно помню. Он еще в училище самым серьезным из вас был. В жизни ему не на кого было надеяться. Подкидыш, хотя, очевидно, где-то родители есть и не подозревают, какого сына лишились. — Она выпила. — Пусть земля тебе будет пухом, Сереженька! — Помолчав немного, заговорила снова:

— А уж гордый какой был. Приглашаю его, бывало, обедать — ни в какую. Сыт, и все, а какие уж там курсантские харчи. Я все подшучивала: «Сережа, а девушка у тебя есть? Парень видный, а все один». На моего девчонки как виноград вешались, не спорь, не спорь, — улыбнулась она, заметив протестующий жест сына, — вешались, а потом горохом сыпались, я же все видела. Сережа только отшучивался: «Первым делом лейтенантские погоны, ну а девушки, а девушки — потом!» Правда, однажды посмотрел на меня серьезно так и говорит: «Мне много в этой жизни хочется успеть: до маршала дослужиться, а в жены возьму только принцессу». Ты еще тогда посмеялся над ним, дескать, разбавишь голубую кровь красной пролетарской.

— Помню, конечно. — Алексей резко поднялся со стула, и мать заметила, как желваки заходили у сына на скулах, а глаза потемнели и стали серыми. — Все помню, а теперь эту самую принцессу увидел воочию. — Не попрощавшись, он вышел из кухни.

Мужчина и женщина переглянулись.

— Вы не в курсе, берет Алексей Лену с вами? — спросила Эльвира Андреевна. — Я сегодня его вечером спросила, так он как зыркнет на меня: «Чтобы я ее имени здесь больше не слышал!» Что за муха его укусила? Утром такой веселый был, счастливый. В ванной бреется — песни во все горло распевает. Я этого за ним лет пятнадцать не замечала.

Ума не приложу, какая кошка между ними опять пробежала?

— Да, думаю, моя отчебучила. Вздумала с этим Германом принародно целоваться. Я, конечно, понимаю, триумф победителей, но очень уж откровенно он ее облапил, я бы тоже не стерпел.

— Я, грешным делом, порадовалась, что все у них сладилось, но не мать себе невестку выбирает, а сын в этом деле совета не спрашивает.

— Можно подумать, я своей дочуре могу что-то сказать. Сейчас она между двух огней. Герман ей симпатизирует, это и дураку понятно, и с Алексеем тугой узелок завязался. Мечется она, сама того не сознавая, отсюда и нервы, и слезы, и злость…

Так я считаю.

Лена проснулась перед рассветом. Ей снился тяжелый сон. Беркут окровавленным клювом рвал свою жертву. Вдруг откуда ни возьмись появился Рогдай и бросился на хищника. Беркут взмыл в небо и камнем упал вниз в стремительной атаке на девушку и собаку. Теперь это был уже огромный ворон. Круглые желтые глаза налиты яростью, клюв приоткрыт в злобном нетерпении. Она почувствовала движение воздуха от взмахов мощных крыльев, смердящее дыхание пернатого чудовища, когтистые лапы почти коснулись ее лица…

Закричав от ужаса, она подскочила на постели. За окном занималась заря. Сквозь серую пелену в комнате проступали очертания вещей, зеркало напротив кровати, в котором она разглядела светлое пятно своего лица с темными провалами глазниц. Вчера, чуть пораньше, зеркало отражало их обнаженные, разгоряченные тела. Только вчера она думала, что полюбила. А сегодня? Что ждет ее сегодня?

Она решительно отбросила одеяло. Пора будить отца. Еще вечером они сговорились навестить Абсолюта. Говорят, он в молодости служил на прииске, а вдруг удастся хоть что-то узнать. Да, еще новоселье!

Лена была уже не рада, что затеяла вечеринку. Но уже ничего не изменить — гости нагрянут к вечеру.

— Папка, вставай! — Она растолкала отца.

Тот сладко потянулся, спросил:

— У тебя, случайно, нигде пивка не завалялось?

Лена молча принесла и поставила перед ним сразу запотевшую баночку пива.

— Девочка у меня прямо ангел небесный, все мои желания на шаг вперед упреждает!

Лена с подозрением оглядела слегка помятую физиономию отца:

— По-моему, вчера вечером ты был трезв как стеклышко, откуда же похмельный синдром?

— Понимаешь, — старший Гангут сконфуженно отвел глаза, — мне не спалось, вот мы с Эльвирой Андреевной немного по коньячку прошлись.