Мэри тоже вызывала тревогу и чувство вины: не следовало миссис Хилл подогревать в барышне интерес к кузену, ведь это не принесло добра ни одному из них. Но теперь уже ничего не поделать, во всяком случае экономке.

Наконец гость отбыл. Наступление очередной субботы вынудило его покинуть Лонгборн и расстаться с драгоценной Шарлоттой. Миссис Хилл не находила себе места от огорчения и разочарования: ах, если бы ей довелось хоть недолго побыть с Шарлоттой Лукас, успеть угостить ее хорошим обедом или напечь еще порцию лимонных кексов, тогда было бы куда спокойнее! Шарлотта Лукас понимала толк в хороших обедах и знала им цену.

Но надежды на подобную оказию не было: Шарлотта по причинам вполне очевидным держалась от Лонгборна на почтительном расстоянии.

Через десять дней после второго визита мистера Коллинза в Лонгборне появились Гардинеры. Брат миссис Беннет с супругой и детишками приехали, чтобы провести здесь Рождество. Они предполагали остаться на неделю, и миссис Беннет так усердно старалась развлечь брата и невестку, что им ни разу не пришлось пообедать в узком семейном кругу: дом либо наполнялся гостями, либо его обитатели суетились, готовясь к разного рода увеселениям как приватным, так и публичным; затем гости и хозяева устремлялись на эти самые увеселения, и тогда в опустевшем доме никого не оставалось, кроме слуг.

Подготовка к развлечениям шла и на кухне: в дни Рождества требовалось постоянно стряпать всевозможные лакомства и особые блюда, непрерывно стирать скатерти и салфетки. В кухне было шумно и тесно из-за чужого люда: горничная Гардинеров, ожидающие гостей кучера, сутолока приходящих и спешащих назад посыльных с приглашениями от соседей и ответами. И у каждого из них имелось тело, как назло заслоняющее нужный предмет, ноги, через которые приходилось перешагивать, и локти, норовящие задеть дорогую посуду или шаткий шкафчик. Ни на минутку не удавалось Джеймсу и Саре остаться наедине, даже когда дом пустел. Сара, как и миссис Хилл, сносила испытания стиснув зубы. Обе они работали в буквальном смысле до седьмого пота и, едва ступив за порог, чувствовали, как их охватывает ледяным холодом.

Мистер Уикхем, казалось, ухитрялся поспеть всюду, появляясь в самых неожиданных местах, будто ртутный шарик. Бежишь по лестнице, а он там, на середине пролета, внимательно изучает висящую на стене картину. Входишь в безлюдную комнату для завтрака, и он тут как тут: пристроился у края стола и, смакуя кусочек копченой лососины, рассеянно ковыряет ногтем облицовку мебели. А однажды Джеймс уловил в конюшне аромат сигары. Держа подпругу в одной руке и ведро в другой, он выглянул из-под кобыльего брюха – и увидел молодого офицера, стоящего в дверях и наполняющего зимний воздух табачным благоуханием.

Уикхем браво отсалютовал.

Джеймс кивнул в ответ и вернулся к работе. Отстегнув пряжку, он снял с лошади дамское седло, стремена, подпругу и отошел, чтобы разложить все по местам. Он чувствовал, что Уикхем не сводит с него глаз. Повесив седло, Джеймс протер его сухой тряпицей.

– Чем это ты занимаешься, братец? – заговорил наконец Уикхем.

Кобыла шумно выдохнула, обдав Джеймса теплом.

– Лошадь расседлываю, – коротко ответил он, вынимая изо рта лошади измусоленный трензель. Уикхем оторвался от дверного проема и подошел поближе. Джеймс невозмутимо продолжал снимать и раскладывать части упряжи.

– Все это, – рукой с зажатой в ней сигарой обвел Уикхем чистые стойла, гору соломы, кожаную сбрую, лоснящиеся шкуры лошадей, – все это хорошо для безусых юнцов, девиц да старикашек. Такая работа недостойна мужчины.

– Вам виднее, сэр.

– А ведь настоящей работы немало, уверяю, стоит только захотеть.

Джеймс выпрямился, аккуратно сложил ремни упряжи. Уикхем, со всей его развязностью и язвительностью, просто щенок и не более того. Огрызается и рычит без повода.

Молодой офицер склонил голову, изображая раздумья:

– По-моему, здешний старик дворецкий – просто мешок с костями, никому не нужная рухлядь, вот ему простительно прозябать в деревне и бить баклуши. – Уикхем ткнул сигарой в сторону Джеймса. – Но ты-то, любезный, ты – другое дело.

– Вот как, сэр?

Джеймс занялся теперь недоуздком и не поднимал от работы глаз, высвобождая гриву из-под затылочного ремня.

– Мужчина без семьи на руках, не имеющий других перспектив!.. – Уикхем приложился к своей почти уже докуренной сигаре и, выпустив клуб дыма, продолжал: – Тебе, братец, нужно обратиться к офицеру-вербовщику. Вот как ты должен поступить. В наши времена это долг каждого здорового и крепкого мужчины, любящего свою страну.

– Мне и здесь неплохо, – буркнул Джеймс, вешая на стену упряжь и отряхивая ладони.

– Вон оно как. Что ж, понятно. – Уикхем бросил окурок и загасил его носком начищенного сапога. – Ты, как я вижу, отъявленный трус, и с этим ничего не поделаешь.

– Неужели?

– Да, именно так.

– Тогда скажите, сэр, – вдруг услышал Джеймс собственный голос, – будьте так добры…

Уикхем, уже отвернувшийся было, чтобы уйти, замер и оглянулся:

– Что?

– С вашего позволения…

– Ну…

– Где проходили последние боевые действия, в которых вы участвовали?

Уикхем уставился на него, озадаченно мотнув головой.

– В Испании это было или в Португалии?

Офицер нахмурился:

– О чем ты, парень?

– Может, вы принимали участие в осаде Росаса? Или сражались при Вимейру? Или бились с французами в Корунье?[11]

У молодого офицера пылали щеки.

– Да как ты смеешь…

Джеймс поднял глаза, воплощенная невинность:

– Я всего только хотел узнать, где именно вы завоевали право называть меня трусом.

– Будь у меня порядочное состояние, я бы служил…

Джеймс отвесил поклон:

– Приношу свои извинения, сэр. Я забыл, что вы лишь недавно купили свой офицерский патент.

– Я предприму все, от меня зависящее…

Джеймс, взяв кобылу за повод, провел ее вплотную к Уикхему и выпустил во двор.

– Осмелюсь предположить, совсем скоро вам представится возможность обагрить руки кровью. На севере ситуация многообещающая. Казнить рабочих – поистине подходящее дело для мужчины.

– Но луддиты[12] опасны…