Следующий день выдался бурным, ветреным. То было первое воскресенье Рождественского поста, и по этому случаю у аналоя зажгли первую свечу адвента, и дымок от нее курился в холодном нефе.

Беннеты сидели рядком на издавна отведенной семейству скамье, а слуги расположились на свободных сиденьях сзади: Джеймс по одну сторону от внушительных телес мистера и миссис Хилл, а Сара и Полли по другую. Мистер Хилл беззубо причмокивал, а миссис Хилл с довольным видом теребила подбородок. Когда пришла пора преклонить колени, Сара, воспользовавшись тем, что молодым удалось проделать это проворнее, чем пожилой чете, под общий шорох и скрип умудрилась поверх голов Хиллов перехватить взгляд Джеймса. После чего ей, увы, так и не удалось сосредоточиться на словах мистера Лонга[10], фамилия которого вполне соответствовала размерам его проповеди.

Беннеты, как обычно, долго прощались с соседями, обмениваясь рукопожатиями, кивая и беседуя; две младшие мисс Беннет тем временем прогуливались под ручку и хихикали с фермерскими дочерьми. В общей суматохе Сара получила возможность как следует рассмотреть лицо мисс Лукас. Было любопытно, каково это – знать, что выходишь замуж, что у тебя будет свой дом, доход, что жизнь твоя отныне устроена. Чтобы всего этого достичь, Шарлотте всего-навсего пришлось согласиться терпеть рядом с собой некоего мужчину… всю жизнь терпеть, пока тот не умрет.

Мисс Лукас выглядела встревоженной и усталой. Вероятно, это утомительно, в столь короткий срок столь многого добиться.

– Как ты себя чувствуешь?

Сара даже не сразу сообразила, что вопрос обращен к ней. Джеймс случайно или намеренно, приложив к тому немало стараний, оказался рядом. Они спустились с крыльца, пробрались сквозь толпу и вместе прошли еще несколько шагов. Сара краем глаза видела высокую мощную фигуру в рыжем и сером. Левой рукой девушка придерживала капор, чтобы ветер не сорвал его с головы. Порывы ветра ерошили ветви тиса, колыхали траву на лужайке, и по ней шла рябь, так что трава становилась волнистой, как овечья шкура. Сара заговорила тихо, опустив голову, чтобы ни миссис Хилл, ни миссис Б., ни кто-либо еще из двух дюжин матрон и нянюшек, собравшихся во дворе, не заметили, что она обращается к Джеймсу.

– Я сейчас даже понять не могу, – почти прошептала она, – как это я такое натворила. Просто в толк не возьму, о чем думала тогда, в ту минуту. И как только мне могло показаться, что это хорошая мысль – пойти и сделать все то, что я задумала!

Он нагнулся поближе к ее уху и тихо спросил:

– Когда поцеловала меня?

Сара живо обернулась, сияя:

– Нет!

Джеймс прищурил глаза, и Сара поняла, что он улыбается. Он пошел прочь, затерялся среди деревенских, пробираясь между приземистыми крестьянскими девушками и крепкими плечистыми работниками в тесноватых праздничных нарядах.

В детстве Сара очень быстро росла и постоянно хотела есть. Глядя на торт, воздушный, обсыпанный сахарной пудрой, приготовленный миссис Хилл из муки, яиц и сливочного масла, Сара больше не позволяла себе даже смотреть в ту сторону, потому что знала – это не для нее. Она смиренно относила торт наверх, где от него оставались одни крошки, и девочки Беннет, лизнув палец, подчищали эти крошки, а она уносила пустое блюдо прочь. Поджидая, пока торт будет съеден, Сара приучила себя смотреть под ноги, на ковер, или рассматривать висящую в глубине холла картину, где была нарисована лошадь со странно маленькой головой, или любоваться сборчатыми желтыми гардинами в гостиной. Она старалась не дышать, чтобы не чувствовать запаха ванили, лимона или миндаля: даже случайный взгляд на торт грозил немыслимой мукой.

Теперь она понимала, почему Джеймс месяцами старался даже не смотреть в ее сторону.

В подобной ситуации (хотя ни один из них не принимал этого в расчет) зародившееся влечение неизбежно должно было усилиться во сто крат. С того воскресного утра у Джеймса и Сары не было решительно никакой возможности поговорить, даже перекинуться украдкой словечком-другим. Потому первые недели декабря стали временем тайных переглядываний, обмена улыбками и торопливых рукопожатий при передаче какой-нибудь ноши.

По ночам Сара, сбивая простыни, вертелась в кровати, разгоряченная, несмотря на зимнюю погоду. Полли безмятежно сопела рядом. Губы Сары тосковали по его губам, тело помнило его прикосновения, ее второй поцелуй глупо было даже сравнивать с первым. В памяти сами собой всплывали расстегнутый ворот его рубахи, отогнутый край нижней сорочки, вкус соли на губах, прижатых к его ключице. Она отодвигалась на край кровати, комкала ночную сорочку и просовывала руку между бедрами.

Днем, оказавшись рядом с Джеймсом, она, разумеется, заливалась румянцем. И все из-за того, чем занималась с ним в темноте, когда его не было рядом.

Мистер Уикхем в эти дни особенно зачастил в Лонгборн. Он, казалось, питал особую слабость к всевозможным проходным местам вроде коридоров, вестибюлей, холлов, даже просто порогов, чтобы и слушать болтовню светской компании, и наблюдать за тем, как сбивается с ног прислуга. Отсюда ему было особенно удобно обращаться к любой проходящей мимо женщине независимо от ее возраста, семейного положения и сословия, рассыпаясь в пустых льстивых комплиментах.

Как-то раз Сара шла с тяжело нагруженным подносом, и стоящий в дверях Уикхем преградил ей путь. Опершись плечом о косяк, он поставил на порог ногу, не позволяя дверям закрыться. Он даже не двинулся, чтобы дать ей пройти. Саре это не понравилось, не понравился и его взгляд – долгий, оценивающий. Теперь, чуть-чуть набравшись опыта и научившись понимать себя, она начала различать опытность и искушенность в других.

– Тяжело носить этакое, – заметил он, кивнув на поднос.

– Вы позволите мне пройти, сэр?

Он словно не слышал:

– Тяжело для тебя, такой хрупкой крошки.

Сара половчее перехватила поднос.

– Чем могу быть полезна, сэр? Чего желаете?

– О нет. Обо мне не беспокойся, я ведь сын дворецкого, так что…

Сара незаметно приподняла правую ногу и перенесла вес на левую, чтобы усталые щиколотки поменьше ныли. Так значит, он сын дворецкого, вот как. Ну и что с того? Что-то он не торопится помочь ей донести до кухни тяжеленный поднос!

– Если вам правда ничего не нужно, с вашего позволения, сэр…

Он покачал головой, губы под усами изогнулись.

– Нет, ничего. Я превосходно обеспечен.

Сара осторожно присела в реверансе, стараясь не уронить ничего с подноса, и шагнула к офицеру. Он отступил и приоткрыл для нее двери, однако недостаточно широко, вынуждая девушку пройти слишком близко, коснувшись юбкой его ног. Сара знала, что он провожает ее взглядом, но сама не обернулась – не доставила ему такого удовольствия.

Вскоре в Лонгборн вернулся мистер Коллинз. Для миссис Хилл этот визит послужил источником хлопот и беспокойства: она по-прежнему изо всех сил пыталась угодить, услужить ему, но сейчас у нее было не в пример меньше возможностей проявить свое гостеприимство, так как гость ежедневно отбывал в Лукас-Лодж к своей невесте и проводил там бóльшую часть дня. Миссис Хилл как могла ублажала мистера Коллинза. Вода для умывания у него в комнате каждое утро была свежа и подогрета, полотенца, надушенные лавандой, – самые тонкие, какие только нашлись в бельевых сундуках. В камин подкладывались лучшие ясеневые дрова, а когда гость, завершив ухаживания, возвращался и собирался отойти ко сну, на столике у кровати его ждало теплое подслащенное молоко. Замечал ли он эти скромные знаки внимания и понимал ли, кто в действительности за ними стоит, – сие было миссис Хилл неведомо, а мистер Коллинз никак не давал ей этого понять. Впрочем, он вообще мало разговаривал с обитателями Лонгборна, настолько его мысли занимали предстоящая женитьба и его нареченная.