Джеймс скинул одеяло, схватил куртку, начал ее натягивать, но остановился, поморщившись, расслабил судорожно сведенные мышцы. Одеяло свисало со стула, он поднял его, свернул и положил в изножье кровати. Потом снова сел на кровать и сделал вид, что рассматривает карту.

Она вошла. Она у него в комнате. Неподдельная, как сама жизнь, и пугающая его даже больше, чем жизнь. Темные волосы, по-птичьи острые плечики, хрупкую фигуру не разглядишь: она целиком замотана в истертый синий плащ, что всегда висел у черного хода. Этот цвет очень ей к лицу. Сара протиснулась внутрь ровно настолько, чтобы присесть на краю люка, спустив ноги в мускусный воздух конюшни и обратив к нему свое милое, такое волнующее лицо, освещенное пламенем свечи.

– С добрым утром, – произнесла она.

У него пересох рот.

– Что?

– С добрым утром.

Она подтянула ноги и встала. Чулок на ней не было, башмаки надеты на босу ногу.

– Сара…

Топая тяжелыми башмаками, она подошла к нему вплотную. Посмотрела вниз, на карту.

– Что это?

– Сара…

– Это картина?

– Это карта.

– Что за карта?

– Шотландии.

– Шотландии? – Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть. – Как красиво!

Завиток волос упал ей на лоб. Через приоткрытый ворот синего плаща Джеймс краем глаза видел белую кожу. Под плащом ничего не было, кроме тонкой сорочки. Он отвернулся, но девушка стояла так близко, что он чувствовал ее запах – запах работы, твердого мыла, ванили.

– Сара.

– А ты там бывал? – Она присела рядом с ним. – В Шотландии, я имею в виду.

– Нет, но… Сара, прошу…

Ее ясные глаза изучали его.

– Что такое?

– Иди к себе. Пожалуйста. Возвращайся в свою постель.

Она сидела совсем рядом, так что их бедра соприкасались. Полотно, шерсть, бархат, полотно. По обе стороны от тканей – тепло и биение их разделенной плоти. Джеймс поднялся и отошел, стараясь увеличить дистанцию между ними.

– Понимаешь, я не могу… – начал он.

– Я подумала, – перебила Сара, – что мы всё неправильно начали. И еще подумала: надо начать заново. Ну вот я и пришла, чтобы начать заново. Доброе утро.

– Сара.

– Да. – Она по-прежнему сидела там, на его кровати, глядя на него снизу вверх.

– Сара, я не знаю, чего ты от меня ждешь. Но это, – обвел он рукой тесную комнатушку, единственную свечу, взятую у хозяина карту, – это все, что у меня есть. И вряд ли когда-нибудь будет больше.

Она пожала плечами:

– Какая разница.

– Мне нечего тебе предложить.

– С какой стати ты должен что-то мне предлагать?

– Сара, прошу тебя!.. – Он отвернулся к окну, отодвинул занавеску, чтобы не смотреть на нее. Щурясь, Джеймс вглядывался во мглу. Там, за заиндевелым стеклом, лежал весь мир и жило великое множество людей. Англичане и французы, турки, индейцы и американцы. Миллионы и миллионы мужчин, а Сара повстречалась лишь с жалкой горсткой. Он не имел права позволить ей остановить свой выбор на нем. – Уходи к себе, – повторил он, не оборачиваясь.

Ответом ему было молчание. Потом раздался стук сброшенных на пол башмаков и звук босых ног, прошлепавших по доскам. Его ладонь обхватила маленькая холодная рука.

– Отойди от окна, – шепнула она.

Занавеска закрылась. Он уступил Саре, позволил ей увести себя от ночи.

Стоя на цыпочках, она коснулась губами его губ. Поначалу он только сжимал ее плечи, такие хрупкие в его руках, все еще отстраняя ее от себя. Но сопротивляться становилось все труднее, и он привлек ее к себе, позволил ей прижаться всем телом, почувствовал ее всю: ее косточки и округлости, ее тепло.

Сарина рука лежала на его затылке, кожей щеки она чувствовала колкую щетину и щербинку на его переднем зубе, прижатом к ее губе. Она знала, что это делают птицы, пчелы и кошки, овцы и коровы и никто их за это не винит. Что касается девушек вроде нее и мужчин вроде него, у алтаря никто не станет косо смотреть на округлившийся живот, если он прикрыт не шелком, а простой тканью вроде ситца.

Джеймс слегка отодвинул ее от себя, но не выпустил из рук:

– Сара, ты не должна.

Она расстегнула верхнюю пуговицу его сорочки:

– Обо мне не волнуйся.

– Это невозможно, Сара. Пойми наконец, что это невозможно!

Она спустила куртку с его плеча и, хмурясь, одну за другой старательно расстегнула мелкие пуговицы. Джеймс знал, что должен ее остановить, схватить за руки и остановить. Но тут Сара нагнулась к нему, губами прижалась к его ключице, и он почувствовал ее теплое дыхание и ледяные руки на своей коже. Он погладил ее по волосам, раскрыл было рот, чтобы заговорить, – еще оставалось время все изменить. Но в этот миг кончики ее пальцев коснулись шрама, и у него перехватило дыхание. Странное ощущение в том месте, где кожа утратила чувствительность. А потом стало уже слишком поздно. Ее рука замерла, снова скользнула по шраму, Сара провела пальцами дальше, по плечу до острого выступа, перекочевала на спину. И замерла. Ее ладонь, обмякнув, легла на страшное месиво шрамов.

– Это было давно, – сказал Джеймс и сглотнул. – И в другой стране.

Сара, отстранившись, пристально смотрела на него, наморщив лоб. Вот-вот на ее лице появится гримаса отвращения. Он станет умолять ее о молчании, она, конечно, сжалится над ним, а потом уйдет. И ему придется видеть ее каждый день. Он будет жить как на пороховой бочке… Но выражение Сариного лица не менялось, и она не произносила ни слова. Только стащила с него рубаху, и та соскользнула вниз. В неярком свете свечи Джеймс стоял полуобнаженный, не дыша, боясь шевельнуться. Ощупав плечо, Сара подошла сзади, ни на миг не отрывая руки, продолжая держать ее там, где вся его кожа была когда-то изорвана в клочья и долго, мучительно срасталась.

Это было странное, неописуемое чувство. Перехваченное горло, проглоченные, невысказанные слова.

Ему следовало все объяснить. Рассказать о том, что произошло. Следовало оправдываться, умолять о прощении. А потом с благодарностью принять ее молчание и жизнь на пороховой бочке.

Но тут Сара обхватила его обеими руками, скользнувшими по груди и животу, прижалась горячей щекой к истерзанной, искалеченной спине и так замерла.

Есть знание особого рода, слова ему чужды. Физическое взаимопонимание порой происходит из душевного сродства, иногда рождается в результате близости или складывается из многократного повторения совместных дел. Исподволь два человека могут до тонкости узнать друг друга, притереться, научиться без раздумий и рассуждений предугадывать желания и предвосхищать поступки друг друга. Вот только у Сары все произошло иначе: она обрела это понимание сразу, как откровение, погрузилась в него с головой, ощутила единение с Джеймсом, словно на двоих у них была одна душа.