без брата среднего плохо будет. И девок тебе больше никто не приведет, и Яру тебе Мирина не отдаст на жестокую жизнь. Так что свои подозрения я с тебя снимаю.

Вышебор издал какой-то хлюпающий звук – то ли всхлипнул, то ли хохотнул так.

– Ну, раз ты такой добрый ко мне, ведун, то налей-ка мне еще браги из того кувшина.

– Налью, но ты сперва ответь: как Жуяга оказался на вашем дворище?

– Нууу… Толком и не припомню. Дольма и наша мать Добута холопами тут занимались, они же и дворню набирали. А я из какого-то похода вернулся, гляжу, а этот плешивый коня у меня принимает. Ну я и понял, что взяли ко двору.

Он опять кивнул на кувшин, но Озар даже не шевельнулся. Зато Моисей быстро подошел, налил в протянутый Вышебором кубок. И повернулся к Озару:

– Мне известно про Жуягу. Это Дольма, наш добрый господин, его принял. Жуяга крутился на Подоле, искал, к кому бы наняться, и подошел к Дольме. Хозяин переговорил с ним, узнал, что Жуяга умел в работе с лошадьми, вот и взял его в дом на разные работы. Ну а со скотиной Жуяга и впрямь отменно ладил. Стоило ему взять под свою опеку хилых лошадей или коров, и они тут же поднимались на ноги и набирались сил.

– Ну, если такой умелый был скотник, как вышло, что его Вышебору прислуживать поставили?

– Да мне он служил лишь от случая к случаю, – завозившись в кресле, буркнул Вышебор. – Как-то, когда меня боли в костях мучили, Жуяга сказал, что может делать мази и припарки, какие снимают нытье костное. Он и лошадей так лечил, потому взялся мне помочь. И, надо сказать, помогало. К тому же покорный он был. Не то что дерзкий Бивой. И хотя Бивой – наш прирожденный раб, однако порой он артачится, потому что разбаловали его в усадьбе. Хотя изначально везти меня в Почайну Бивой не отказывался. А потом как будто мары[86] его попутали: не пойду сказал – и все! Хорошо, что верный Жуяга сразу вызвался.

Озар слушал и хмурился. Потом вдруг подошел к Вышебору, опустился рядом на корточки.

– Давай я на ноги твои гляну. Я ведь тоже в лекарственных мазях знаюсь, как все наши. Может, и помогу.

Вышебор хотел было отказаться, но Озар быстро сорвал с его колен покрывало, положил руки на колени, стал ощупывать. Ноги в широких домотканых штанах дружинника были слабые, кривые, как будто кости изначально были вправлены не так, как надо. Но на ощупь не такие уж слабые. Даже чуть дернулись, когда Озар посильнее нажал. А ведь если бесчувственные, то боли ощущать не должны были.

– А ну, убери руки, служитель, – подался вперед Вышебор и вдруг оттолкнул волхва с такой силой, что Озар опрокинулся. – Знаю я ваших лекарей, – сказал зло Колоярович, будто выплюнул сквозь зубы, – таскали меня ко всяким знахарям. Думаешь, ты умнее тех, кто лекарскому ремеслу всю жизнь посвятил? Ты ведь перунником был, у изваяния Перуна Громовержца службу нес и обряды выполнял. Помню я тебя. Такие, как ты, больше покрасоваться перед священным огнем любят, чем настоящее дело знают. Так что не смей меня лапать!

Озар ничего больше не сказал, вышел из покоя. Слышно было, как поскрипывают ступени лестницы под его шагами.

Вышебор подождал, когда звук удалился, хмыкнул.

– Даже не поклонился, прощаясь. А все их волховская гордыня. Все себя ближе к небожителям считают, на простых смертных смотрят, как на пыль под ногами. Потому многие невзлюбили служителей и не ворчали, когда весть о смене веры пошла.

И внимательно посмотрел на Моисея:

– Ты меня за дурня не считай, хазарин! Думаешь, этот хлыщ Перунов по облакам прочитал, что девок ты от меня таскал и бросал в заводи? Я ведь вызнал, что тебя он допытывал недавно.

Моисей смотрел на Вышебора, потом повалился в ноги.

– Прости, почтенный хозяин, прости! Но я будто под чарами был, когда он меня допытывал. Но если велишь, я все отрицать стану.

Вышебор запустил руку в густой чуб хазарина, несколько раз сильно рванул, но потом таки разжал пальцы.

– Пустое. Кто ему поверит теперь? Да и не то его нынче интересует. Все хочет вызнать про Дольму и его убийцу. Надо же ему как-то перед Добрыней выслужиться. Однако…

Он опять склонился к скорчившемуся у его ног Моисею.

– Надеюсь, у тебя хватило ума не все ему рассказывать? Или о том, как бывшей жене Дольме по наказу братца шею свернул, тоже поведал?

Хазарин яростно затряс головой, глаза его расширились.

– Нет, нет, почтенный! Зачем старое дело ворошить? Зачем память Дольмы порочить?

– Ну тогда молчи и про то, что я задумал сделать! – ударил по подлокотнику кресла Вышебор. – Поможешь мне в том. А не поможешь… Учти, пес хазарский, ты полностью в моих руках. И, кроме меня, тебя тут никто не защитит.

И воин Моисей, сильный, решительный, плечистый, сжался перед калекой и только покорно кивнул, поникнув головой.

Озар отошел от дверей без единого звука. Умел он почти неслышно двигаться, знал, где наступить, чтобы половица не скрипнула. Еще миг назад по лестнице спускался как обычный человек, а назад вернулся кошкой тихой. Вот и послушал, о чем по его уходу Вышебор с хазарином говорили.

Но оказалось, что так же беззвучно двигаться мог не только он один. Какое-то движение уловил волхв в соседней светлице, а распахнул дверь – никого. Дверей в светлице было две – одна, которую Озар открыл, а другая уводила к переходу, ведущему в покои хозяйки Мирины, и оттуда можно было выйти на верхнее гульбище над двором. Как и положено в самом светлом помещении, тут было три окна, одно из которых выводило на галерею второго этажа. То есть выскользнуть в окно вполне возможно – красное оно тут, широкое, с открытыми по летнему времени ставнями. И выбраться из него на гульбище было проще простого. А то, что мгновение назад тут кто-то был, Озар не сомневался. Вон на ткацком стане еще и челнок качается.

Волхв усмехнулся, догадываясь, кто мог их подслушивать. Но сперва подошел туда, где за станом, ближе к окну, на широком полоке были разложены какие-то берестяные свитки, абак лежал с деревянными кругляками на проволоке, восковые таблички и остро заточенное писало свинцовое.

– Эй, Яра, не убегай! – позвал волхв. – Я все равно хотел поговорить с тобой.

У нее хватило ума не упрямиться.

– Как догадался, что я тут была? – спросила ключница, появляясь