Однако король выразил свое одобрение деятельности Лода, летом 1630 года назначив его канцлером Оксфордского университета. Лод немедленно занялся восстановлением порядка и благопристойности в старинном учебном заведении. Прежде студенты почитали Бахуса и Венеру, которые, как писал Лод, были «причиной всех бед в Церкви и государстве». Требовалось установить дисциплину и таким образом поддерживать порядок и гармонию. Экстравагантные наряды и длинные волосы запретили, работу пабов регламентировали. За время канцлерства Лода были построены новые здания, а в учебный план внесены новые предметы, которые преподавали сведущие клирики. Город, так сказать, украсили яркими церковными облачениями.

Величие Карла I тоже прославляли. В 1630 году лорд-казначей Ричард Уэстон заказал конную статую короля; она была величественным украшением сада в его поместье в Рохамптоне. Вскоре этот образ стал неизменным олицетворением правления Карла. В 1633 году Ван Дейк написал портрет короля верхом на лошади в момент проезда через триумфальную арку в классическом стиле: король становится римским завоевателем. Два года спустя тот же художник создал картину «Карл I на коне», на которой король невозмутимо и без усилий направляет своего коня. Образы рыцарей, прежде всего христианских, отождествлялись с образами порядка.

Этот портрет также изображает человека как властелина неразумной животной природы. Он обуздывает силу и мощь коня собственной волей и желанием. Испанский посланник однажды польстил Карлу в том же духе, заметив, что лошади, на которых он садится, «в его присутствии забывают всю свою естественную и неразумную ярость». Конные портреты, соответственно, отражают образ действий, при котором разум в состоянии контролировать чувство. Это совпадает с собственным представлением Карла о своем правлении и его явным убеждением, что он обязан укротить свой нрав ограничениями и правилами, прежде чем сможет должным образом править всем королевством. Для короля искусство было одним из самых великих символов власти. Однако оно значило много больше.

Люси Хатчинсон обратила внимание, что «люди умелые и талантливые во всех областях искусства уважались и поощрялись королем, который был наилучшим ценителем и большим любителем живописных, резных, гравировальных работ и разных других произведений…». Карл видел художественное богатство королевского двора в Мадриде и хотел достичь того же уровня величия. К тому же он был знатоком и имел природное чутье на живопись и скульптуру; если бы он не родился королем, то стал бы экспертом. Карл с первого взгляда мог узнать художника, другими словами, «узнать руку». Он понимал, где стоит искать gusto, страсть и стиль. Король делал заказы Рубенсу, Митенсу, Иниго Джонсу и Ван Дейку. К концу своего правления Карл собрал около 500 картин и гобеленов, среди которых девять работ Корреджо, тринадцать – Рафаэля и сорок пять – Тициана. Голландцы однажды прислали ему пять картин, чтобы склонить к разрешению спора по поводу промысла сельди; а город Нюрнберг преподнес две работы Дюрера. Кроме того, он коллекционировал монеты и медали; с наслаждением сочинял музыку. Его любовь к порядку проявлялась во всем. Когда в Уайтхолл доставили коллекцию бюстов сенаторов и императоров Древнего Рима, он лично постарался расставить их в хронологическом порядке.

Один папский курьер в Англию вспоминал случай, когда королю – а он был в компании Иниго Джонса – доложили, что из Ватикана прибыла партия картин. Карл «бросился смотреть картины, позвав с собой Джонса… как только Джонс увидел произведения, он сразу очень одобрил выбор, а чтобы изучить их получше, сбросил камзол, надел очки, взял свечу и вместе с королем начал внимательно рассматривать, сильно восхищаясь…». В подарок входили работы Леонардо и Андреа дель Сарто. Это душевное волнение показывает монарха далеким от привычного для него образа холодного и сдержанного человека. Рубенс рассказывал о дворе Карла, что он замечателен «не только великолепием внешней культуры», но и «потрясающим качеством превосходных картин, скульптур и старинных гравюр»: «Признаю, что никогда не видел ничего в мире более редкостного».

Авторитет короля поддерживала его плодовитость. Весной 1630 года Генриетта Мария подарила ему сына и наследника, которого тоже назвали Карлом. Королева писала другу во Франции, что ее ребенок «настолько серьезен во всех своих делах», что она не может «не считать его много умнее себя». Дитя никогда не сжимало кулачки, поэтому предсказывали, что он будет очень милостивым королем. К тому же мальчик отличался завидным здоровьем и силой, в четыре месяца выглядел так, будто ему уже год. Таким образом, начало сулило прекрасное будущее. Кроме того, младенец Карл первым в английской истории родился как наследник трех королевств.

Томас Кэрри, джентльмен личной спальни короля, говорил графу Карлайлу, что король и королева «так нежны друг с другом, что он кажется заново влюбленным, а она будто бы больше рада принимать его ласки, чем он их – дарить». Карл писал своей теще Марии де Медичи: «Единственно, о чем мы теперь спорим, так это о том, кто из нас больше любит другого». И, что еще важнее, рождение сына, казалось, означало, что династия Стюартов продлится на века.

Все, казалось, утихло. Видимое спокойствие было обманчивым, но все же можно говорить о достаточно мирном периоде в сравнении с жестокими годами, которые ждали впереди. Эдвард Хайд, 1-й граф Кларендон, в своей «Истории мятежа и гражданских войн в Англии» (History of the Rebellion and Civil Wars in England) писал о периоде единоличного правления Карла, что «такого мира, достатка и всеобщего спокойствия в течение десяти лет никогда не знало ни одно государство». Другой историк, сэр Филип Уорик, в своих «Воспоминаниях о правлении Карла I» (Memoirs of the Reign of Charles I) утверждал: «С 1628 по 1638 год Англия, я полагаю, больше, чем когда-либо, наслаждалась миром, достатком и имела благочестивую власть».

9 января 1631 года в пьесе-маске Иниго Джонса и Бена Джонсона «Триумф любви» (Love's Triumph) представили Генриетту Марию как Королеву любви в Каллиполисе, или «городе красоты и добродетели». Когда сцена разошлась, появилась «морская перспектива», и в нее вступил сам король в облике Нептуна, его сопровождали морские божества и купидоны. Затем к нему обращались как к «средоточию гармонии, безмятежности и изящества». В финале представления «трон исчезает, и на его месте распускается пальма с имперской короной на вершине».

В том же месяце по королевскому распоряжению опубликовали «Книгу приказов» (book of orders). В ней постановлялось, что двум мировым судьям надлежит каждый месяц проводить судебные заседания, чтобы поддерживать работу местных властей. Приходские попечители по призрению бедных должны обеспечить бедным детям распределение в ученики. Констеблям и церковным старостам приходов предписывалось наказывать нарушителей порядка и изгонять бродяг. В обязанность двух мировых судей также вменялся контроль за надлежащим содержанием дорог и в целом за соблюдением закона и порядка. Они были обязаны представлять в Лондон доклады относительно того, «как, по их мнению, управляются графства».

Хотя король, по всей видимости, лично не писал этих постановлений, они несут в себе все признаки его отеческой власти и склонности к порядку. Карл также решил, что местным джентри и дворянам следует играть активную роль в управлении своими округами; вышла прокламация, приказывающая, чтобы все, кто еще пребывает в Лондоне, возвращались в родные места. Спустя недолгое время новое королевское распоряжение объявило, что городские виноторговцы должны прекратить продавать табак, а трактирщики – готовить и подавать дичь. Считалось, что такой прием поможет сделать город менее привлекательным для сельских джентри.