Служащие короны занялись делами. В начале марта в соборе Святого Павла Уильям Лод прочел проповедь по случаю шестой годовщины восшествия Карла на престол. Он отметил, что «некоторые люди так настроены жалить, что им нравится только, когда ругают правительство», и добавил в нравоучительной манере: «Надеюсь, я никого не обижу, если помолюсь за нашего короля».

Второго влиятельного советника короля, сэра Томаса Вентворта, отправили в Йорк в качестве лорд-правителя Севера с целью подавить беспорядки. В начале 1632 года его повысили до лорд-лейтенанта Ирландии, где бы ясно была видна его деятельность по установлению «достойного и спокойного управления». Он был человеком железной воли и властного характера. Вентворт безоговорочно верил в королевскую власть и общественный долг. Он сказал одному из своих родственников, что «жизнь в трудах и заботах» есть его истинное предназначение. На портрете работы Ван Дейка он выглядит поглощенным долгом, а может быть, и пребывающим в созерцании.

Лод и Вентворт разделяли сходные принципы и серьезное отношение к делу, которые они объединяли в понятии «основательность». Для них оно означало ответственный и энергичный отклик на проблемы королевства. Их было невозможно отвлечь от решения возложенной на себя задачи, и они презирали государственных чиновников, которые проявляли расхлябанность, малодушие или заботились только о собственном обогащении. Администрации короля и его советникам – парламент сбрасывался со счетов – следовало обеспечить возможность проводить политику, соответствующую общественным интересам. Для очищения королевства первостепенную важность приобретал союз Церкви и короны.

Лорд-казначея, графа Портленда, они называли «леди Мора» или «леди Промедление»; а канцлера казначейства лорда Коттингтона Лод звал «фрейлиной леди Мора», которая «ходит немного быстрее своей госпожи, но столь же неуклюже». Тут ясно видно различие между услужливыми советниками и самоотверженными реформаторами.

Вентворт, как и Лод, считал, что только королевская верховная власть может преобразовать хаос в порядок и анархию в дисциплину. Соответственно, на посту лорд-лейтенанта Ирландии Вентворт был намерен преодолеть любое сопротивление, утвердить власть короля и привести людей (в особенности недавних пересенцев из Англии) к смирению и повиновению. Он был полон решимости восстанавливать полномочия короля, по его словам, посредством «незначительного насилия и значительных средств». С его точки зрения, он преуспел, однако заплатил за успех возросшей враждебностью к нему и даже ненавистью. Вентворт привнес в дело малоприятное сочетание суровости и неуступчивости. В «Собрании историй и замечательных характеров» (A Collection of Anecdotes and Remarkable Characters) говорилось, что «его дурной и надменный характер» приводил к тому, что он ожидал «к себе большего почтения, чем был способен оказывать другим».

Лод был более реалистичным, чем витающий в облаках Вентворт. Епископ писал лорд-лейтенанту: «На самом деле, милорд, для страны я готов идти до конца… но пройти эту дорогу в одиночку мне не дано». Лод добавил: «К тому же личные цели людей представляют собой очень серьезные препятствия на общем пути, и их так много, что вы можете обещать что хотите, а я должен делать что могу, и ничего больше». Тем не менее Вентворт был непреклонен, и, когда впоследствии его судили, он сказал на суде, что «всегда хотел лучшего, никогда не удовлетворялся сделанным, а желал сделать больше».

Тогда же постановления Тайного совета получили силу закона. Советники могли устанавливать правовые нормы по таким вопросам, которые существующие суды, действовавшие по нормам статутного и общего права, игнорировали или избегали. Другие высшие чиновники королевства уделяли главное внимание исполнению закона и порядка. Лондонский репортер Джон Поури сообщал, что «в воскресенье, в полдень и после ужина до полуночи, наш лорд-мэр посещал таверны и предупреждал виноторговцев не допускать пьянства в своих заведениях ни днем, ни вечером. В тот же день он проехал через Мурфилдс и пресек драки между жителями западных и северных районов, которые обычно происходили в этом месте в воскресные дни». Звездная палата тоже активно применяла новые полномочия, настаивая на исполнении своих постановлений и преследовании их нарушителей.

Один из самых известных таких нарушителей, Уильям Принн, уже вызывал полемику своими пуританскими взглядами. Он бесконечно писал трактаты и памфлеты, а его слуга каждые три часа приносил ему лепешку и кувшин пива; Принна называли «книжным червем». Джон Обри писал, что он «имел странный мрачный вид», а Кристофер Рен говорил, что у него лицо ведьмы.

Поздней осенью 1632 года Принн в работе «Гистриомастикс: Бичевание театральных актеров» обрушился в целом на спектакли и актеров Лондона, а особенно резкой критике подверг практику исполнения юношами женских ролей и самих женщин, выходящих на сцену. Он писал, что актрисы – «известные шлюхи», и вопрошал, как может «христианка быть настолько бесстыдной, чтобы что-то представлять и публично говорить со сцены (тем более в мужском наряде и с подстриженными волосами) в присутствии разных мужчин и женщин».

К несчастью для Принна, всего за несколько недель до публикации его трактата королева Генриетта Мария приняла участие в театральной пасторали под названием «Пастуший рай». Пьеса отличалась исключительной благопристойностью и хорошим вкусом. Один из зрителей записал после: «Лорд – управляющий двором сказал, что ни одна фрейлина не должна войти сюда, пока ее величество восседает на основании своего высочайшего тела, скрестив при этом ноги». Постановка была серьезным предприятием, настолько сложным, что представление продолжалось около восьми часов.

Нападки Принна на женщин-актрис истолковали как атаку на саму королеву. К тому же он осуждал танцы в общественных местах как постыдное и безнравственное дело, а было хорошо известно, что королева обожает танцы. Принна отправили в Тауэр, где он предстал перед судом Звездной палаты и высокой комиссией по делам религии. Его приговорили к пожизненному заключению, штрафу в 5000 фунтов и исключению из юридической школы Линкольнз-Инн, где он преподавал общее право. Суровость наказания увеличило жестокое предписание отрезать ему уши у позорного столба. Приговор был приведен в исполнение надлежащим порядком. Одно ухо ему отрезали в Вестминстере, второе – в Чипсайде.

Другой борец с партией двора, сэр Джон Элиот, умер в заключении в конце 1632 года. Неприязнь короля к нему достигала такой степени, что, несмотря на все обращения по поводу состояния его здоровья, Элиоту так и не позволили покинуть Тауэр в течение всего срока его тюремного заключения. Он посылал прошение королю, в котором указывал, что «по причине дурного воздуха опасно заболел»; он также заявлял, что «всем сердцем сожалеет, что разгневал Ваше Величество». Король ответил, что прошение недостаточно смиренно. Унижение Элиота продолжилось и после смерти. Его сын просил короля позволить перевезти тело отца для погребения в Корнуолл. Карл нацарапал в нижней части листка с просьбой: «Пусть останки сэра Джона Элиота будут захоронены в церкви того прихода, где он скончался». Другими словами, его оставили в земле Тауэра.

Переписка между членами семьи Баррингтон в первые месяцы 1632 года хорошо передает атмосферу того времени. Томас Баррингтон в письме из Холборна сообщает своей матери, что «женщины жестокосердны в этом году, Сатурн свирепствует: еще одна жена одарила мужа порцией расплавленного свинца, просто за то, что он вернулся домой пьяным». Его жена, Джудит Баррингтон, написала свекрови: «Все мои друзья болеют или умирают, потому что воздух здесь совсем скверный… Новостей почти нет, многое ожидается в конце этой недели… Сегодня в Смитфилде сожгли бедную женщину, которая отравила своего мужа. Казнь, удивляющая жестокостью, ведь была масса причин проявить к ней милосердие». Примерно через неделю она сообщила: «Здесь так быстро распространяется оспа, что лучше бы мы оставались с вами». В мае Томас Баррингтон написал, что «новости Лондона идут столь разными и противоположными курсами, что мы не знаем, которому из них верить». Лондон был городом болезней, жестокости и ложных слухов.