* * *

Халадо с Грушей брели домой по улицам Зубчановки.

— Слушай, а не слишком ли уж мы, в самом деле, на Кармелиту надавили, а? — спрашивал жену кузнец.

— Но мы ведь хотели как лучше. Не гоже это, чтобы молодая девушка так от людей хоронилась.

— А по-моему, правильно она себя ведет. Похоронила жениха, теперь вот год траур держит.

— Глупости ты говоришь — дело не в трауре, а в ее настроении. Уныние — это грех. И потом, ты подумал, каково Баро? Он же просто места себе не находит. Думает, что Кармелита уже и отцом своим его не считает. Как он раньше пел, смеялся — а теперь ходит чернее тучи. Постарел на глазах. Или я не права?

— Да права-то ты, конечно, права. Только Кармелиту не осуждать нужно, а поддержать как-то. Поговорила б хоть ты с ней по душам, по-женски. Ведь у нее же матери не было, Груша.

— Пробовала я. Так она вроде и отвечает, а мысли в это время где-то далеко. О чем думает?

Халадо только вздохнул, и тогда Груша решилась поведать мужу одну свою крамольную мысль:

— Знаешь, она, по-моему, по Миро сохнет.

— И ты туда же? Это все бабские сплетни!

— Ой, не сплетни, Халадо. Ой, не сплетни. Я же видела, как она на него смотрит! Может, она, конечно, и самой себе боится в этом признаться. Вот и надеется, что любовь уйдет, если она реже будет его видеть.

* * *

А тем временем Соня привела Миро к Кармелите на конюшню, чтобы похвастаться ему, на каких лошадях они ездили совсем недавно. Хозяйка постаралась принять их как можно радушнее. Но, когда гости ушли, долго-долго, задумавшись, смотрела им вслед. И ничего, кроме невыразимой тоски, не было в ее глазах. Только что Миро ушел от нее с Соней…

А Соня и Миро пошли купаться на озеро. Смеялись, плескались друг в друга, парень учил девушку плавать, оставлял одну в глубоких местах, а потом сам же спасал и вытаскивал на берег.

* * *

Люцита томилась в больничном коридоре у дверей операционной. Рыч находился там уже больше часа, и она бросалась к каждому, кто выходил из-под светящейся надписи: «Не входить, идет операция!». Вот и сейчас оттуда вышла немолодая медсестра.

— Скажите, как там? — кинулась к ней цыганка.

— Делаем операцию.

— Он выживет?

— А вы ему кто?

— Жена.

— Тогда скажу вам честно. Ситуация очень тяжелая. Пулевое ранение в левое предсердие. Но надежда есть, врачи работают. — И медсестра заспешила по своим неотложным делам, оставив в коридоре плачущую Люциту.

Через полчаса из операционной вышел врач-консультант. Сидевшая на стуле цыганка подскочила, как будто бы кто-то отпустил туго сжимаемую пружину:

— Доктор, скажите, как идет операция? Мой муж будет жить?

— Операция сложная, девушка. Но шансы есть. Вы только думайте о хорошем.

И Люцита больше не плакала. Она молилась. Молилась истово, как никогда раньше. Забыв о том, что она шувани, забыв о том, что она в больнице, — молилась, понимая, что все в нашей жизни и сама наша жизнь в руках Господа Бога.

…Еще через час сидевшую на стуле с закрытыми глазами и все шептавшую молитвы Люциту кто-то тронул за плечо.

— Девушка, вам плохо? — спросила та самая немолодая медсестра, с которой она уже говорила.

— Нет-нет. Скажите, как он?

— Операция закончена. — Медсестра не делала больших пауз, но сердце у Люциты успело оборваться, пока она услышала следующие ее слова: — Все прошло успешно. Пулю вытащили, сердце работает.

— Значит, он будет жить?!

— Не будем торопиться. Мы все надеемся на это, девушка. Ближайшие часы должны все показать.

Баро забрел на конюшню, подошел к дочери, да так и остановился, ничего не сказав.

— Что-то случилось, папа?

— Случилось… Я пришел посоветоваться с тобой, дочка. По поводу Земфиры.

— Ты поговорил с ней? Она объяснила, почему не хочет с тобой жить?

— Объяснила, да только не она. Мне открыл глаза совсем другой человек.

— Значит, это правда, что у нее есть другой мужчина?! — В груди у Кармелиты все опустилось.

— Нет у нее никакого другого мужчины. И не было.

— Слава Богу! Папа, да что ж ты все молчишь? Рассказывай, в чем же тогда дело!

— Я узнал, что у Земфиры не было выкидыша.

— Так она по-прежнему вынашивает ребенка?

— В том-то все и дело, что нет. У нее вообще больше не может быть детей. Она обманула меня, Кармелита!

От неожиданности девушка не нашлась, что сказать.

— А я так мечтал о наследнике! — продолжал изливать перед ней душу Баро. — Как я ждал этого ребенка!

— Знаешь, папа, я думаю, она очень страдает… Подумай, ведь она могла бы спокойно жить с тобой и дальше. А она ушла! Не смогла смириться с собственным обманом… Она любит тебя, папа! Ты должен понять ее и простить.

— Нет, дочка, — покачал головой Зарецкий, — как же я могу простить ее после этого? Она должна была рассказать всю правду мне, своему мужу! А она пошла с этим к чужим людям.

— Не всегда можно рассказать человеку правду. Тем более тому человеку, которого любишь и боишься потерять.

— И ты считаешь, что искать помощи у совершенно посторонних людей — это правильней?

— Это легче… Пап, а ты сам никогда не замечал, что бываешь порой суров с самыми близкими тебе людьми? Суров и даже жесток.

— Если ты говоришь о себе и Максиме, то это совсем другое дело. Вы — молодые, а Земфира — взрослый человек. В конце концов, она — моя жена!

— Она — женщина, папа. Больше того, женщина, которая тебя любит. За это ее можно простить.

— Но она же лгала мне, Кармелита! Как можно жить с таким человеком?

— Ты непременно должен поговорить с Земфирой, — произнесла девушка так, как будто бы это она была старшей, а Баро — ее ребенком.

— Не знаю, дочка… Она ведь предала меня! А я доверял ей, как самому себе.

— Но ведь ты же ее любишь!

* * *

Разговора с мужем Груше оказалось мало. Надо было поговорить еще с кем-то. И она пошла к старой Рубине.

Та приняла гостью приветливо, заварила вкусный чай. Спросила:

— Ты пастилу любишь?

— Ага.

— Ну тогда угощайся!

Груша отпила чай и начала издалека:

— Ну и как тебе живется женой директора автосервиса?

— Спасибо, неплохо. Хотя, конечно, сколько живу, все не перестаю удивляться судьбе — чего только она нам не уготовит.