Они — Князь и зверь — сливают свои силы воедино. Ищут, кропотливо собирают рассеянные отголоски давних событий, чутко ловят малейшее эхо... Они похожи на археологов, извлекающих из земли мозаичное панно, десятки веков назад рассыпавшееся грудой цветных камешков; и, одновременно — на реставраторов, вновь создающих из этой груды картину.

Картина получается тревожная...

Бесплотными тенями скользят они над призрачным миром, сотканным их волей из давних отзвуков — тенями, способными лишь наблюдать. Скользят все дальше. Мимо проносятся призраки давно разрушенных городов — Князь и Базарга вбирают в себя память мертвого камня. Давно срубленные леса шумят давно облетевшими листьями — они вбирают память дерева. Призрачная суша сменяется призрачным океаном. Вода его много раз испарялась солнцем, сто тысяч раз встававшим на серой гладью, и много раз выпадала дождем, и уходила в землю, и вырывалась из нее ледяными струями родников, и ручьями, речками, реками возвращалась обратно в океан... Вода сотни раз совершала свой извечный круг, но осталась все той же, — они вбирают память воды.

Огнеглазый и Нерожденная Мать пересекают океан, преследуя призрак солнца, старающийся нырнуть от них в серые волны. Именно там, за бескрайними водами, произошло то, что они хотят увидеть.

Остров у берегов дальнего континента, вернее — призрак острова. Обширный, поросший лесом. Впрочем, лес частично уже вырублен — новые владельцы этой земли привыкли жить в деревянных домах, а не в шатрах из звериных шкур.

Нерожденные останавливают свой путь сквозь пространство призрачного мира и движутся теперь сквозь призрак времени. Призраки дней и ночей сменяют друг друга — быстро, неразличимо, — свет и тьма сливаются, окрашивают и остров, и его давно умерших обитателей в ровный серый цвет. Звуков нет, все призрачные звуки слились в монотонное не то гудение, не то шипение. Потом прекращается и это. Призрак солнца застывает в небе, почти в зените. Окружающее — ставшее прахом и тленом — вновь обретает звуки и яркие краски. Нерожденные достигли цели.

Вокруг поляна, вернее — обширная вырубка в лесу, еще не раскорчеванная, еще покрытая пнями. Вокруг люди, много людей. Стоят, сидят на пнях, прохаживаются, собираются в большие и маленькие кучки... Князя и Базаргу они не видят и не слышат — призракам прошлого не дано видеть пришельцев из будущего. Точно так же, как тем не дано что-то здесь изменить. Внимание призраков приковано к центру вырубки, к уродливому деревянному сооружению, высящемуся там.

Князь Ста Имен понимает: все эти люди собрались, чтобы убить ЕЕ телесную оболочку. Убить жестоко и страшно. Или посмотреть, как убивают. ОН рычит от бессилия. Базарга спокойна. Она ложится, сворачивается клубком на траве и внимательно наблюдает за действом. Непонятно, как можно лежать на том, чего давно нет, но Базарга именно лежит. И смотрит.

Тогда же — за тысячи миль и сотни лет от Нерожденных — где-то совсем в другом месте и времени белоголовый мальчик сидит в темноте на покрывале кровати, скрестив под собой ноги — поза для непривычного человека на редкость неудобная, но он за последний час не шевельнулся, даже ни разу не моргнул. Кажется, что он или о чем-то размышляет, или вспоминает что-то, неподвижно глядя на ровную и гладкую стену палаты, освещенную мертвенно-бледным светом уличного фонаря. Но это лишь кажется.

Ночь. Астраханцева

Колокол был огромен.

Сверкал ярко начищенными бронзовыми боками и висел в пустоте без видимой опоры. Медленно раскачивался, сотрясая все вокруг гулким боем.

Голова находилась в резонансе с ним: каждый удар отзывался не только болезненным звоном в ушах — казалось, язык бронзового чудовища бьет по черепу, и от мерных «бом-м-м! — бом-м-м!!! — бом-м-м!!!» волны тупой боли прокатывались по телу, постепенно затихая... Но не успевали затихнуть окончательно — на голову обрушивался новый удар, и все повторялось...

Боль сковала Астраханцеву, спеленала надежно, как смирительной рубашкой, — она не могла открыть глаза, пошевелить рукой или ногой, повернуть голову... Даже не пыталась, твердо зная, что при любой попытке череп раскрошится, треснет яичной скорлупой от очередного столкновения с полированной бронзой.

Понимание того, где она и что с ней происходит, приходило к Ленке медленно, с трудом прорываясь сквозь не умолкающий звон.

Когда пришло — она закричала.

...Она закричала, но дикий, истошный вопль не разбудил спящий лагерь. Крик умер внутри, рот был надежно запечатан, наружу вырвалось мычание.

Тут же откликнулся голос — негромкий и уверенный.

— Оклемалась? Кто бы сомневался... Сволочи вроде тебя не умирают так просто.

Она узнала говорившего сразу, хотя не слышала много лет. Холодные слова удивительным образом попадали в такт колоколу, терзая новой болью измученный мозг.

— Тебе, наверное, сказали, что я умер? — поинтересовался голос равнодушно. — Да нет, не сказали... с чего бы тебе тогда брать девичью фамилию матери и метаться по городу с этими обменами... И жить не там, где прописана. И работать без трудовой книжки... У тебя все удачно получилось... могло получиться. Подвела твоя страсть к публике... Когда прячешься, лучше не лезть к телекамерам. Ты не представляешь, как это здорово: телевизор работает без звука, идут совершенно неинтересные областные новости, и тут во весь экран — ТЫ! Как мне тебя не хватало...

Астраханцева рывком разлепила веки.

Вокруг была ночь, полная звезд. Колокол не замолк — но отодвинулся. Шелестела хвоя, остро пахло смолой. Руки, ноги, шею давили вполне материальные веревки. Или ремни. Или что-то еще. Во рту кляп, тоже чем-то надежно прихваченный — ни выплюнуть, ни вытолкнуть.

Голос шел слева — она с трудом вывернула голову туда. Черный силуэт на фоне звезд. Человек в черном сидел в непринужденной позе. Сидел на толстенном суку старой огромной сосны. Астраханцева висела, раскинув прикрученные к сучьям руки.

Она была распята.

— Ты знала, что я однажды приду. Знала и не хотела... Зря, могла бы спать спокойно. Меня убили под Гульрипши... Сожгли в бэтээре — весьма неприятная смерть, знаешь ли. И похоронили в братской могиле. А вот теперь я пришел за тобой... Вы свободны, девушка? Потанцуем?

Ленке ни на секунду не пришло в голову, что она сошла с ума, сбрендила, спятила и мирно лежит на кровати, в своей комнате. Что вокруг — наркотическое видение.

Все — явь, она знала точно.

Свихнулся человек в черном, она всегда подозревала, что он кончит именно этим, и он спятил, и втащил ее в свой сумасшедший мир...

...Может, человек и вправду спятил, но сейчас говорил чистую правду — девять лет он числился среди мертвых. Парня, найденного с его документами, действительно похоронили на безвестном солдатском кладбище у города Гудауты. А он, раненый и обгорелый, попал в лагерь военнопленных. В Зугдиди. Там был ад. «Рассказать, — подумал он, — ей про Зугдиди? Не стоит, я устрою ей свой ад, маленькую преисподнюю... Персональную».