Я спросил историка, сохранились ли материалы Суздальского розыска, который провела приехавшая из Москвы следственная комиссия.

– Их затребовал из великокняжеского архива Иван Грозный, и после этого они исчезли. Возможно, знакомство с этими документами сыграло в судьбе Грозного роковую роль.

– Каким образом? – удивился я, заметив, что и Пташников посмотрел на историка недоуменно.

– Из этих документов он мог узнать, что вовсе не является потомком византийских императоров, как тужился доказать, а его отец – или захудалый русский боярин, или рядовой польский шляхтич из свиты авантюристки, которой удалось обмануть Василия Третьего. Сомнения по поводу собственного происхождения постоянно угнетали Грозного, надломили его психику. Как результат – убийство царевича и прочие бессмысленные жестокости, которым нет и не может быть логического объяснения.

Пташников хотел возразить Окладину, но, видимо, так и не нашел веских доводов.

– Вы говорили, Иван Грозный затребовал материалы Суздальского розыска из великокняжеского архива? – спустя время вскинул он глаза на историка.

– Да, после этого они пропали, – подтвердил тот.

– Интересно, очень интересно.

– Кстати, есть еще одно убедительное доказательство, что никакого сына у Соломонии Сабуровой не было, – продолжил Окладин. – Когда умер Василий Третий, Елена Глинская отправила бывшую великую княгиню из Суздаля в Каргополь, где ее содержали в еще более суровых, тюремных условиях. В Покровский монастырь Соломония вернулась только после смерти Елены Глинской. Казалось бы – вот тут и объявить о своем сыне Георгие, который имел больше прав на престол, чем малолетний Иван, но Соломония промолчала. Это лишний раз подтверждает, что вся история с захоронением ребенка – мистификация, рассчитанная на то, чтобы досадить бывшему мужу. Единственное, что не понятно в этой истории, – как на подлог пошло монастырское начальство?

– Значит, все было не так просто, как вы пытаетесь изобразить, – проворчал Пташников. – Даже в окружении последних русских царей Романовых бытовало мнение, что сын Соломонии скрывался от Грозного в Новгороде, потому царь и затеял такой жестокий погром города, чтобы наверняка погубить его…

Историк и краевед с новой силой заспорили о деле Соломонии Сабуровой, а я вспомнил о своем Суздальском розыске – как шел по следу чернобородого, как на улице возле меня притормозил легковой автомобиль. Одновременно со мной, как выяснилось, в Суздале находился Окладин. Не он ли был за рулем?

Весь вечер я незаметно приглядывался к Окладину, прислушивался к его суждениям, с которыми порою был согласен, порою нет, но так и не решил для себя, что общего могло быть у него с авантюристом Отто Бэром? Кто Окладин на самом деле – ученый-педант или человек, способный на самый неожиданный поступок? Не эта ли, скрытая даже от самых близких ему людей сторона характера, и столкнула его с чернобородым?

А тут еще Пташников, когда мы вышли из дома Окладиных на набережную, вдруг сказал ни с того ни с сего:

– Да, не простой человек Михаил Николаевич.

Пташников с каким-то подозрением покосился на меня и промолчал, замкнулся. Я так и не понял, что же хотел сказать краевед, как он относится к Окладину. Вспомнил их разговор в электричке о рецензии историка на рукопись Пташникова, из-за которой книга вышла на год позднее. Может, в краеведе до сих пор говорит обида? Или он скрывает от меня что-то другое, более серьезное?

Совет Ольги написать о деле Соломонии Сабуровой крепко запал мне в память. Действительно, разговор об этой запутанной истории у Пташникова, потом моя поездка в Суздаль, наконец все, что я узнал о Суздальском розыске в квартире Окладиных, вроде бы выстраивалось в закопченный сюжет, стоило только сесть за письменный стол и привести эти сведения в определенный порядок.

Так думал я, возвратившись поздно вечером домой и бегло просматривая заметки в записной книжке. Я был полон желания немедленно, не дожидаясь утра, приступить к делу. С большим трудом заставил себя лечь спать, но долго еще представлял, как напишу задуманный рассказ.

Однако принять решение всегда легче, чем его осуществить, – истинна банальная, но вечная, нестареющая.

Быстро написав сцену, привидевшуюся мне ночью в Покровском монастыре Суздаля, я за весь следующий день не мог вымучить ни строчки. Неужели Окладин прав и история Соломонии Сабуровой – не тема для детектива?

Опять и опять я вспоминал поездку в Суздаль, свои впечатления, которые помогли бы мне выстроить рассказ: надгробный камень с ложного захоронения, портрет Соломонии Сабуровой, разговор с женщиной-экскурсоводом, очень похожей на ссыльную княгиню с портрета. Я добросовестно излагал эти впечатления на бумаге, а рассказ так и не получался.

Я уже хотел признаться самому себе в своем поражении, но тут меня буквально осенило – я вспомнил чернобородого и связанные с ним события в Александрове и Ростове. Разве это не материал для детективного повествования? Тема – таинственные проникновения неизвестного преступника в церкви. Герой – сотрудник милиции Марк Лапин, которого отличают обостренная наблюдательность и изобретательная логика – непременные качества сыщика. Сюжет – разгадка секрета опричника, похитившего новгородские сокровища.

Тайна – есть, преступление – совершилось, преступник и сыщик – в наличии. Я, Пташников и Окладин выступаем в роли свидетелей.

Тут ход моих рассуждений прервался – как быть с непонятным поведением Окладина, которое я до сих пор не мог объяснить?

Подумав, я решил просто выкинуть эти непонятные моменты из повествования, так как до сих пор не разобрался в них сам. Заодно решил изменить имена участников событий, поскольку я писал не очерк, а художественное произведение. Кроме того, я не знал, как отнесется к нему Марк, а форма детективного рассказа с вымышленными героями как бы развязывала мне руки.

Наконец, местом действия я выбрал Суздаль, начав рассказ с того, что случилось со мной в Покровском монастыре, с попытки разгадать тайну Соломонии Сабуровой, а уж потом следовало описание ареста чернобородого и его допрос.

Через неделю я отправил рассказ в молодежную газету, которая раньше часто публиковала мои статьи. Редактор не изменил своего отношения ко мне и пообещал напечатать мой «Суздальский розыск» – так я назвал рассказ – в ближайшем воскресном номере.

В тот же день, когда рассказ появился в газете, мне позвонил Пташннков и, едва поздоровавшись, менторским тоном заявил:

– Прочитал в газете ваше творение. Вы слишком увлеклись детективной стороной событий, в которых нам с вами пришлось участвовать. Надо было уделить больше внимания историческим и краеведческим деталям, шире представить познавательный материал, а вы пустились в развлекательность.

Наверное, в моем голосе прозвучала обида, которую я безуспешно пытался скрыть:

– Что именно не устраивает вас в моем рассказе?