– Пожалуйста. Вы пишете о поисках Царских врат с планом тайника, а читателю не объяснили, почему они так называются.

– А действительно – почему?

Мой наивный вопрос не на шутку рассердил краеведа.

– Стыдно, молодой человек, не знать таких элементарных вещей. Наверное, думаете, через эти врата цари выходили?

– Ну, вроде того.

– Запомните – православный храм условно делится иконостасом на царство небесное и царство земное, поэтому центральные врата в иконостасе, из которых выходит священник, а во время литургии выносят Святые Дары, и названы царскими.

– Приму ваше замечание к сведению, но вряд ли эта информация что-то добавила бы к моему рассказу.

Краевед хотел опять возмутиться, но я перебил его – спросил, какие еще ошибки и просчеты допущены мною.

– Вы очень мало написали о деле Соломонии Сабуровой, в придачу зачем-то увязали его с гибелью царевича Ивана.

– Я просто повторил предположение Окладина, что знакомство с материалами Суздальского розыска могло надломить психику Грозного, как результат – убийство царевича.

– Наш чернобородый попутчик был совершенно прав – гибель царевича Ивана произошла по причине заговора, в котором он участвовал! – убежденно произнес краевед.

– Но Окладин считает иначе, – заикнулся я.

– Выходит, вы согласны с ним, что Грозный убил царевича случайно, в припадке ярости?

– Не совсем, – признался я. – Сообщение чернобородого тоже показалось мне заслуживающим внимания.

– Вот именно! – сердито воскликнул Пташников. – А сами заявляете о случайной гибели царевича. Чтобы раскрыть это убийство, надо провести настоящее следствие, привлечь все имеющиеся сведения. Между прочим, Михаил Николаевич тоже ознакомился с вашим рассказом и остался недоволен.

– Что же его не устроило? – хмуро спросил я, уже не в силах скрыть досаду.

– Не знаю, не знаю. Да вы ему сами позвоните. А на мои замечания не обижайтесь, ваш рассказ я прочитал залпом, не отрываясь, – попытался успокоить меня Пташников. – Лишний раз понял, в каких интересных событиях нам с вами довелось принять участие. Наверное, кто не знает этой истории, подумает, что вы ее высосали из пальца…

Пташников угадал – когда мой рассказ, еще в рукописи, прочитал редактор газеты, он по телефону заявил мне, что похожий сюжет уже неоднократно использовался авторами детективных произведений. Я не стал с ним спорить.

Прав был Пташников и в другом – мы и впрямь оказались втянутыми в события необычные. Не знал только старый краевед всех обстоятельств этого дела, в частности тех, что были связаны с Окладиным.

Я так и не позвонил историку – не набрался смелости. Но Пташников не обманул меня – Окладин действительно отнесся к моему рассказу резко отрицательно.

Узнал я об этом, когда на бульваре случайно встретил Ольгу, прогуливающую знакомого мне черного лохматого пса по кличке Гоша.

– А я вчера прочитала в газете ваш рассказ, – только поздоровавшись, с улыбкой сообщила мне девушка. – Правильно сделали, что послушались моего совета и написали его в детективном жанре. И об аресте чернобородого к месту вспомнили.

– Ну а каково в целом ваше мнение о рассказе? – с тайной надеждой на похвалу спросил я.

Однако ответ Ольги, отличающейся прямотой, был подобен ушату холодной воды на мое разгоряченное авторское самолюбие:

– К сожалению, чувствуется некоторая схема. Нечто похожее уже было у Конан Дойла.

– А именно?

– Перечитайте его знаменитый рассказ «Шесть Наполеонов», где преступник в поисках спрятанного бриллианта разбивает гипсовые бюсты Наполеона, пока на очередной краже его не задерживает мудрый Шерлок Холмс. Признайтесь – в вашем рассказе очень похожая ситуация, только вместо бюстов – Царские врата, а вместо бриллианта – план тайника с новгородскими сокровищами.

Мысленно я вынужден был согласиться с этим замечанием, однако был к нему уже подготовлен:

– «Детектив – весь из логики и рационализма, отсюда наличие у него определенной схемы, но схема эта настолько совершенна, что дает неограниченное количество вариаций», – наизусть процитировал я где-то вычитанную фразу. – Так что недостаток, о котором вы говорите, – продолжение достоинств детектива.

– Судя по тому, как рьяно вы защищаете детективный жанр, ясно, что вы тоже являетесь его горячим поклонником.

– Разумеется. Иначе не последовал бы вашему совету, – не стал я запираться.

Ольга посмотрела на меня искоса и произнесла нерешительно, с вопросительной интонацией в голосе:

– Когда я читала ваш рассказ, у меня иногда создавалось впечатление, что вы чего-то недоговариваете.

Я знал, чего не хватало в моем рассказе, – ясности в отношении Окладина, который стал прообразом одного из моих героев, о чем Ольга легко могла догадаться. Но неужели она догадалась, в чем я подозреваю ее отца?

От одной этой мысли меня бросило в жар. А если мое мнение об Окладине ошибочно? Не составил ли я свое представление о нем на случайных, не связанных между собой совпадениях, которые не имели к истории с чернобородым абсолютно никакого отношения? Но как тогда быть с фактами, упрямо говорившими другое?

Конечно, я не мог поделиться этими сомнениями с Ольгой и постарался увести разговор в безопасное русло:

– Ну а хоть что-нибудь вам понравилось в моем рассказе? – вроде бы в шутку спросил я.

– Мне показались любопытными ваши исторические отступления. Пожалуй, они даже интересней, чем детективная линия. В частности – всё, что касается гибели царевича Ивана. Жаль только, вы так и не попытались разобраться в подлинных причинах этого убийства.

Я согласился, что преступление в Александровой слободе заслуживает большего внимания, но для того, чтобы написать о нем, надо, как сказал Пташников, провести целое расследование.

– Ничего, вы о нем еще напишете, – убежденно заявила девушка.

Я удивился, почему она так решила.

– У меня такое предчувствие, – чисто по-женски, не опираясь на логику, ответила Ольга.

В этом она оказалась совершенно права – преступление в Слободе станет темой расследования, о котором я позднее напишу. Но даже самый проницательный читатель не мог предвидеть, к каким неожиданным последствиям приведет публикация рассказа об аресте чернобородого.

Мне не терпелось узнать, что же конкретно возмутило Окладина в моем рассказе, чуть было прямо не спросил Ольгу, но тут она сама завела этот разговор:

– А вот папе ваш рассказ не понравился. Он так заявил: если вы решили написать занимательный детектив, то нечего замахиваться на историю. «История – слишком серьезная наука, чтобы ее упрощать, она не нуждается в популярном изложении», – довольно-таки похоже изобразила Ольга своего отца и его манеру изъясняться.