— Родила дома? — помня, что Алёнкина мама умерла, напрягся я.

— Оксана и так была возрастная, им обоим было за сорок, хотя Алёнка и маленькая. И ладно бы второго ребёнка доносила. Или муж был бы дома, — Катя снова понизила голос до шёпота, хотя могла бы этого и не делать: Лёшка давно воткнул в уши наушники и сопел, борясь с большой луковицей, что тоже взялся чистить сам. — У неё схватки начались в семь месяцев. Валерка где-то в лесу. Он в звероловной конторе или лесничестве работал, месяцами там пропадал. А у этой роды. И она одна, — Катерина тяжело вздохнула и скорбно покачала головой. — Наверное, думала, справится. Не знаю, честно, о чём она думала. Но ребёнок, естественно, недоношенный. У неё кровотечение. Там такой ужас был, — она снова покосилась на Лёшку и болезненно сморщилась. — Её ещё и Алёнка нашла. Соседи на визг прибежали. Вся квартира в крови, кровать в крови, мать без сознания, ребёночек новорождённый окровавленный еле живой. Но пока скорая приехала, уже было поздно. И она кровью истекла. И ребёнка не спасли.

Я замер в ужасе, представив себе эту картину. Не удивительно, что пацан не хотел рассказывать. Такими вещами взрослые ещё могут поделиться, а дети — только шёпотом, только друг другу.

Катя тяжело вздохнула.

А я, сволочь, подлил ей шампанского, понимая, что именно игристым полусладким вызвана неожиданная словоохотливость Лёшкиной мамы.

И принялся дальше задавать вопросы.

Между делом помог Лёшке пожарить картошку с мясом — тот всё хотел сам, нравилось ему готовить, хотел учиться.

А после ужина я поехал домой.

Со странным, но уверенным чувством, что хочу приехать снова.

Не потому, что это важно для дела. Хоть и важно.

Не потому, что Лёшкина мама была в разводе и не жила с его отцом. Да, не жила.

Не потому, что ей всего двадцать восемь и она не просто хорошенькая, она славная. Во всей полноте этого слова: милая, добрая, искренняя и какая-то… открытая?

Я всю дорогу домой подбирал правильное слово.

И ни одно не подходило, чтобы описать что я чувствую.

Но так ли важно слово, если я знал, хочу вернуться к ним просто для себя.

Просто потому, что мне было удивительно тепло и уютно в их доме.

Я словно оттаивал душой и возвращался к жизни, глотнув живой воды там, где и не ожидал.

И первый раз за последний месяц я приехал домой счастливый.

Вдохновлённый. Окрылённый. Полный надежд.

Обнял отца в прихожей.

— Ужинать будешь? — посмотрел он на меня с подозрением.

— Спасибо, пап, я поел. Как тёть Зина?

— Да что ей будет, старой калоше? — усмехнулся он. — Ворчит да учит всех уму разуму. Всё хорошо, Рим.

— Как же приятно это слышать. А ты как? — воткнул я в розетку севший телефон.

— Я в порядке, — похлопал он меня по плечу и ушёл к себе.

За ним не успела закрыться дверь, как разрядившийся за день телефон взорвался трелью.

— Ты где, твою мать? — ругался в трубку Годунов. — Второй час тебе звоню. Уже собрался ехать искать.

— Не пылите, мама. Телефон сел. Что случилось?

— У нас новый свидетель, Рим. Ещё одна контролёр вышла из отпуска и вспомнила девочку. Кажется, есть зацепка.

— У меня тоже, Кир. Я не знаю, связано ли это с пропавшими девочками. Но это связано с Командором. И я, кажется, знаю, в какую сторону копать.

и течь успешно устранили

и в парусах резвится норд

и крысы просятся обратно

на борт

— Смотри, — тыкал я пальцем в карту, висящую у него на стене.

— Смотрю, — сидел на столе, заваленном бумагами Мент.

— Я вышел за мальчишкой вот здесь, — показал я на городок, в котором встретил Катю с Лёшкой. И пользуясь тем, что стою к Менту спиной, тепло улыбнулся. Городок, который вдруг стал не просто местом на карте, а местом важным, личным, дорогим. А ещё в нём когда-то жила странная семья с девочкой Алёнкой и собакой Бармалеем. — А вот здесь, — ушёл мой палец вверх по карте, далеко за пределы кольцевой дороги, к другому городку, где и обозначений наших не было. — Живёт сестра этого Валерия. Как ты сказал его фамилия?

Годунов назвал и посмотрел в бумаги.

Найти человека, прооперированного с такой редкой формой рака, оказалось несложно. Годунов за день раскопал всю подноготную. А за несколько дней у него уже появилось материала столько, сколько и за год по этому делу не собрали.

— К тётке они якобы и переехали жить, — кивнул он. — По крайней мере так сказали соседям. Продали квартиру, сложили вещи в синий японский грузовичок, — кивнул он на прилепленный к доске номер машины, — забрали пса. Но на самом деле уехали… в неизвестном направлении.

— И к тётке редко, но приезжали в гости, — продолжил я. — Разбитые артритом колени, одышка, большой вес не позволяли ей самой далеко отлучаться из дома. Она и не знала, что племянник с дочкой живут не в своей квартире, а неизвестно где.

— Вопрос: где же они тогда живут? — встал Мент. — И к тётке в гости заезжают. И продукты, и всё необходимое закупают недалеко. Девочку и молчаливого мужчину со шрамом на лице видели и здесь, и здесь, и здесь, — прочертил он неровный круг, через точки на карте, где видели мужчину.

— Ответ очевиден: внутри этого кольца, — согласился я. — И думаю, вот тут.

Я смотрел на точку между двух рек, жирно нарисованную обычной ручкой.

И, честно, пока не мог поверить, что где-то там, в лесу, всего в восьмидесяти километрах от ближайшего жилья, есть место, где можно жить мужчине с ребёнком. И где, возможно, держат трёх испуганных заложниц.

В конторе, входящей в ведомство Природоохраны, где работал мужчина, сказали, что он уволился два года назад после смерти жены. А на том месте, что мы пометили ручкой, когда-то давно находилась хижина старообрядцев, что ушли из своего поселения и жили особняком. Куда потом делись никто не знает. После них остался заброшенный дом и разные полуразвалившиеся постройки.

В дверь заглянули: оперативная группа готова на выезд.

Мент кивнул и подал мне бронежилет.

— Ты его лучше отцу Вики отдай, — отмахнулся я, имея в виду отца самой последней из пропавших и самой младшей девочки. Он ни в какую не согласился ждать, когда закончится операция. В знак уважения бывшему десантнику разрешили поехать, с условием, что вмешивать он, конечно, не будет.

— Это обязательно, — сказал Мент, не забыв добавить: — Но вы оба останетесь в машине.

Я не стал спорить, что это вряд ли.

Под ногами у профессионалов я, конечно, путаться не собирался. Но со мной был Командор, а он был самым главным в нашей группе: и поводырём, и уликой, и защитником.