— Где остальные?

— А вы отдыхайте. Ничего страшного, — сказал Оласкорунский дружелюбно. — Вон твой Толстяк прибежал.

Лизонька вошла в комнату, раскрасневшаяся, в желтых рейтузах и синей кофточке. Стала вытирать у порога ноги, она была босиком.

— Я похожа на пчелу? — спросила она, хлопнув себя по бедрам. — Такой овал и внизу тоненькие ножки. — Она подошла к зеркалу и переместила заколку на голове.

— Лизонька у нас собирает мед, — пояснил Оласкорунский. — Они с малышом утром устроили заговор. Уехали за сладким. Помчались. Стас, оказывается, все знает.

— И ты знаешь это слово?

— Лиза, вы попочки от помидор отрезаете или режете все вместе? — Адам был великолепен.

— Отрезаю, первым делом отрезаю. Какие красивые спички. Длинные. Удобно для костра.

Стасик оседлал Монблана во дворе, Лизонька за компьютером изучала местные достопримечательности. Когда Эва встала, начало темнеть. Грабор с Оласкорунским поехали в магазин.

— У нас мирное сосуществование, — сказал Адам, когда они выехали на небольшое местное шоссе. — Несчастье сплачивает. Запоминай дорогу. Здесь все просто.

В супермаркете они погрузили в тележку несколько бутылок с соусом, пучок листьев салата и мешок легковоспламеняющегося угля. В мясном отделе Оласкорунский задержался подольше и стал ходить вдоль прилавка взад-вперед, разглядывая содержимое и ценники упаковок с говяжьими отбивными. Он был недоволен.

— Написано «на распродаже»…

Он взял картонную рекламку с надписью «три девяносто девять за фунт» и пошел искать служащего. Грабор порылся в мясе, цвет мяса ему всегда нравился. Ему стало стыдно, что он не понимает. Адам вернулся минут через пять, но уже с менеджером. Они исследовали прилавок с удвоенной тщательностью.

— Все разобрали, — сказал менеджер, пожав плечами. — Извините.

— Ради Бога, пусть разбирают, — сказал Адам. — Мне непонятно, зачем вы рекламируете то, чего нет.

— Извините, — сказал менеджер. — Я схожу в разделочную.

Мальчик лет пятнадцати в униформе супермаркета привез девятидолларовые стейки по три девяносто девять за фунт.

Оласкорунский помял их в руках и бросил четыре штуки к себе в каталку.

— Вечер все равно пропал, — сказал он. — Надо взять какое-нибудь кино и купить мороженое. Детей воспитывают десертом.

В «Блокбастере» они действовали вдумчиво, антично. В отделении иностранных фильмов ничего лишнего нет. Там нет ничего полезного для цыганской жизни.

— Они глупостей не снимают, — объяснил Адам. — Сегодня нам нужны испанские страсти. Твоей Лизоньке понравится. Любовь, кровь, коррида. Это даст вам новый заряд.

— Куда больше, — Грабор смахнул какую-то щекотку со щеки. — Она хочет из страсти вырвать мне сердце. Поздравь меня.

Адам подобрал мультфильм ребенку, они выстояли очередь в кассу, после чего переменили свое мнение.

— Синдбад-мореход, — сказал он, быстро направляясь в глубину зала. — Синдбад на десерт.

— Синдбада я тоже люблю, — отозвался Грабор. — Я ходил на него с девочкой в седьмом классе. Когда провожал, она взяла меня под руку.

— И тут секс, — рассмеялся Оласкорунский.

Адам выбрал один из последних выпусков Синдбада, они вновь вернулись в очередь, Грабор от скуки стал рассматривать окружающих. Его внимание привлек полноватый, женоподобный старик, абсолютно лысый, с накрашенными губами: он увлеченно что-то рассказывал, жестикулировал, смеялся. Грабор сначала принял его за пидора, но, понаблюдав за ним некоторое время, понял, что это женщина, лысая от какого-то облучения, болезни. Он подумал: какие все живые, радостные, а ведь кажется, что через минуту умрут. Кошмар какой-то.

В коробке от Синдбада оказалась другая пленка, Оласкорунский попрепирался с кассиром, сходил в детский отдел, опять встал в очередь и сказал:

— Пришлось взять другую серию.

Под Новый год в гости пришла молодая пара, эмигрировавшая из Кишинева. Он, служащий банка в недорогом костюме, с зеленым шелковым платком в нагрудном кармане, молчаливый, стеснительный. Она, активная, критичная, в черном платье с цветами.

Лизонька тут же стала хвастаться орхидеей, которую ей подарил Грабор. Нечто взлохмаченное, красно-зеленое, похожее скорее на фрукт, чем на цветок.

— Она похожа на меня. Посмотри-и-и-те, — Толстая прикладывала растение к своей щеке, трогала его лепестки кончиками ресниц.

Сходство было: и в Лизоньке, и в цветке просматривалось что-то от лахудры и араукарии. Лиза тоже была в черном, обтягивающем, подчеркивающем отсутствие трусов. Эва несколько раз переодевалась, окончательного результата никто не заметил. Мальчика причесали, собаке подарили новую пластмассовую кость.

Поросенка выставили гостям навстречу: мужики сами приготовили его по кавказским рецептам, намазали аджикой и положили в духовку до скончания века. Женщинам его морда опять не нравилась, прикрыли салфеткой. Подарки разворачивали торжественно, толпясь и повизгивая. Положения взглядов, недомолвок, полунамеков, разыгранные за эти несколько предпраздничных дней, привели к тому, что каждый получил то, что хоть немного хотел: все были в миллиметре от психологического совершенства. Новогодняя елка стыдливо соперничала с «селедкой под шубой».

Стол девочки сделали пышный, молдаване принесли квашеной капусты и большую банку маринованных шампиньонов. Хозяевам подарили тяжелую коробку шахмат.

— Мы, конечно, небогато живем, — сказал Сергей. — Тем не менее.

После первого бокала гости оживились, в Серафиме всплыла обида, она спросила у Лизоньки:

— Вы когда начали собирать валюту?

Толстая пожала плечами и сказала, что работала валютной проституткой.

— Ничего не было, — успокоила она молдавскую девочку. — Я им пела «Подмосковные вечера». Этого хватает. У меня такой характер.

Женщина участливо вздохнула и добавила:

— Подумайте только, легко ли с дебилою жить?

— ???

— У меня у первого мужа фамилия была Мозолкин. — Фима посмотрела на Лизоньку со значением. — И что же вы думаете?

— С наступающим!

— Вот я и говорю, — она погрозила пальцем сочащемуся пряной влагой поросенку. — А у второго — Набилкин. Мозолкин и Набилкин. Куда я только смотрела? Еле-еле его на работу пристроила.

Сергей покраснел, налил себе рюмку водки и с чувством расшатанного достоинства сказал:

— Крыса ты, Фима. У нас сегодня праздник. Миллениум. Газеты надо читать.

— У тебя каждый день праздник.

Оласкорунский обнял гостей, подойдя сзади. Он сиял великодушным спокойствием.