В год окончания Славгородским института началась Вторая мировая война, и ровно в день ее начала, 1 сентября 1939 года, в СССР был принят новый закон о всеобщей воинской обязанности. Среди прочего были отменены отсрочки от службы в армии для студентов и тех, кто ранее от нее был по каким-то причинам освобожден. Это напрямую относилось к учителю Славгородскому. В ноябре 1939 года он был призван в Красную армию. До начала войны успел послужить в пехоте, затем в артиллерии, с мая 1941 года сержант Славгородский служил в воздушно-десантных войсках в должности командира орудия. Его часть дислоцировалась в Конотопе, здесь его застало известие о начале войны.

Георгий Славгородский вел дневник открыто, иногда читал его своим товарищам; изредка, когда у самого не было времени, просил ординарца сделать запись о прошедших событиях. Похоже, ни он, ни его сослуживцы понятия не имели, что вести дневник на фронте не рекомендуется. Более того — если бы дневником Славгородского занялись соответствующие органы, у него могли быть серьезные неприятности, и не столько по случаю критических заметок, сколько из‐за нарушения секретности: в тексте есть и номера частей, и фамилии командиров разного ранга, и прочие записи, которые могли представлять интерес для противника.

Случай Славгородского в этом отношении не уникален: столь же открыто вел дневник сержант, затем лейтенант Владимир Гельфанд. Гельфанд тоже читал иногда фрагменты из своего дневника сослуживцам. Его непосредственный начальник даже советовал ему использовать для записей простой карандаш вместо химического — для лучшей сохранности. Не скрывали, что ведут дневник, и некоторые другие военнослужащие.

Славгородский трепетно относился к книгам, был книгочеем. В период панического отступления летом 1941 года Славгородский заглядывает в чье-то окно: «Книг — целый шкаф, патефон, пластинки… Книги! Мои друзья, простите, сейчас не до вас. Оставайтесь, только не сгорите» (17.08.1941). Оказавшись в ходе отступления в сельской библиотеке, он снова мысленно разговаривает с книгами: «Светил спички, смотрел на полки с книгами и думал: друзья мои, война, жаль мне вас, что вы одни, извините, что я не с вами, останусь жив — я друг ваш верный» (запись от 07.09.1941).

Славгородский много (когда позволяли условия) читал. И постоянно примерял на себя роль писателя. «Прочитал 2-ю кн[игу] „Тихого Дона“, прочитав, поцеловал пожелтевшие листки „роман-газеты“… Как все реально, сжато… Читал и примеривал: как бы я сам стал описывать… И мне казалось, что эта задача мне посильна» (16.10.1941). «Патриотизм, любовь к Родине — это полотно, на котором рисуется картина жизни, — записывает он в декабре 1942 года в Сталинграде. — Я чувствовал себя сегодня Толстым, представителем русской литературы в период великих событий» (17.12.1942). Ни больше ни меньше!

Прочитав биографию Михаила Фрунзе, Славгородский отнюдь не вдохновился, а скорее расстроился: «Великий уже с детства велик! А я гусей с дедом Кирсаном пас! Не будет из меня великого человека. Я оригинальная посредственность! Жалок сам в своих глазах! Черт догадал меня родиться в такой жестокий век с душой и сердцем» (20.08.1943). Нетрудно заметить, что он перефразирует Пушкина. Перепады настроения, переходы от самоуверенности к разочарованию случались у него нередко:

Ради литературы он был готов пожертвовать военной карьерой: «Но хоть до генерала дослужись в армии, я всегда готов буду сменить штык на перо, „есть“ на „хорошо“. Иначе моя жизнь будет бессмысленна!» (31.12.1942) «Жажда деятельности! Вот почему мне близка мысль партизанской войны в тылу. Но все это не главное, а главное — это литературные мечты» (24.08.1942).

На самом деле главным в жизни Георгия Славгородского стала война. Воевал он храбро, а главное — умело. Уже в первые месяцы участия в боевых действиях проявились его лидерские качества: инициативность, сообразительность, готовность взять командование на себя.

Попав в окружение в Полтавской области в начале октября 1941 года и оказавшись в группе военнослужащих, в которой были несколько командиров, сержант Славгородский именно так и поступил, поскольку никто не решался взять на себя инициативу.

«Зачем свою жизнь, судьбу в такой обстановке вручать кому-то, когда у самого есть голова на плечах», — резюмировал Славгородский (05.10.1941).

Через две недели окруженцы, ведомые сержантом Славгородским, вышли к своим в районе Великих Сорочинцев, известных каждому школьнику по «Сорочинской ярмарке» Гоголя. Напомню, что Николай Гоголь родился именно в этом селе.

Судить о воинской доблести и умениях Георгия Славгородского мы можем преимущественно по его записям. Но они вполне подтверждаются объективными данными. Начав войну сержантом, Славгородский дослужился до майора, командира батальона. Стал комбатом, не командовав до этого ни взводом, ни ротой. Восхождение тем более впечатляющее, что Славгородский не получил специального военного образования. За его плечами были только двухмесячные курсы политработников, но на этом поприще карьера не задалась: то ли грамотности не хватило, то ли излишняя прямота подвела. Он был награжден орденами Красного Знамени (за «мужество, смелость и умение в руководстве подразделением» при форсировании Южного Буга 22 марта 1944 года) и Отечественной войны 2‐й степени за бои 13–19 августа 1944 года в ходе Висло-Сандомирской операции.

Война обнажает и лучшие, и худшие качества людей; последние — чаще. Славгородский, неоднократно с этим сталкивавшийся, философствовал:

Страсти во время войны кипели также в отношении наград. В воспоминаниях и дневниках ветеранов это одна из самых болезненных тем. Не обошел ее и Славгородский. По случаю награждения орденом Красного Знамени он записывал: