как будто кровь бросилась в голову, глаза у меня так и засверкали от гнева, словно у записного дуэлянта, и за гробом не расстающегося с верной спутницей — безотказной шпагой.

Смятение и услужливость у него на лице убеждали, что пришелец — не из смельчаков и задир. Казалось, он только и ждет возможности убраться отсюда, не углубляясь в загадку. Что незнакомец и сделал, пока я, сворачивая шею, долгим взглядом провожал его уход... Но что-то в произошедшем — произошедшем со мной! — заставило меня вздрогнуть.

Как всякий разозлившийся, я побагровел. Но каждый знает, что без зеркала на лице разглядишь разве что крыло носа, округлость щеки и верхнюю губу, да и то наискось, одним глазом. И вот, прикрыв теперь левый глаз, словно целящийся дуэлянт, я мог различить, как на слишком близкой и потому размытой правой щеке, которую раньше днем и ночью сводила боль, расплывается что-то красновато-зеленое... Растительный сок или человеческая кровь? Допустим, кровь. Но тогда, стало быть, в периферических клетках отсвечивает хлорофилл, иначе откуда это ощущение зеленого? Не знаю, не знаю... По-моему, во мне с каждым днем все меньше от человека.

...Мало-помалу я превращусь в одинокую опунцию у старого кладбища. Окрестные мальчишки от нечего делать будут пробовать на мне свои перочинные ножи. А я стану мясистыми, кожаными лапами пошлепывать их по вспотевшим спинам и с удовольствием вдыхать запах человека. Только вот чем вдыхать, если во мне, и день ото дня все быстрее, притупляются любые чувства?

Но как переменчивому и резкому скрипу дверных петель никогда не стать музыкой, так моя суматошность животного, мои стоны в миг зачатия, увы, не перейдут в молчаливое и безмятежное бытие растений, в их полный достоинства покой. Единственное, что я в силах осознать и о чем сами они ведать не ведают, это их единство с миром.

Что мы можем поставить рядом с их невозмутимостью и простодушием, с их затаенным пылом? Разве что предвосхищение красоты, которое рождает в человеке зрелище этой цельности.

...Ненасытные, непостоянные, непоседливые, мы ходим, передвигаемся, мечемся, спешим, в большинстве случаев, так и не покидая своей филигранной, незримой клетки. Узник, замкнутый в четырех наизусть затверженных, на ощупь изученных стенах, при всей разнице положения не намного отличается от того, кто день за днем бредет по одним и тем же дорогам с грузом одних и тех же забот. Вся человеческая толкотня не стоит обоюдного, пусть и не скрепленного печатью, поцелуя листвы с лучом.

...Но это отговорки. С каждым часом во мне все больше умирает человек, и смерть наряжает меня в зелень шипов и покровов.

...И вот теперь поглотившая меня опунция у пыльного кладбища, у безымянных развалин, под корень срублена топором. Прах уравнивает все! Бездушный? Как знать... Если бы желание еще раз проснулось в закваске, готовой опять смешаться с материей, с этими «моими» останками, до дна опустошенными теперь разочарованием и крахом!

А. Давид-Нэль

Чудесное обжорство

Тибетский монах встретил на берегу реки рыбака, варившего в котелке уху. Монах молча схватил котелок с кипящей похлебкой и выпил все до дна. Рыбак стал укорять монаха за обжорство.

Монах вошел в реку и помочился: из него вышли две съеденные рыбины и уплыли прочь.

«Среди мистиков и магов Тибета» (1929)

Погоня за учителем

Некогда ученик пересек страну в поисках предназначенного ему учителя. Он знал его имя — Тилопа; знал, что должен его найти. Он гнался за ним из города в город, но всякий раз прибывал с опозданием.

Однажды ночью, голодный, он стучится в дверь дома и просит поесть. Выходит пьяный и громким голосом предлагает ему вина.

Возмущенный ученик отказывается. Дом исчезает, ученик стоит один среди поля и слышит голос пьяного: я был Тилопой.

В другой раз крестьянин просит помочь ему содрать шкуру с дохлой кобылы. Ничего не ответив, ученик с отвращением проходит мимо и слышит насмешливый голос: я был Тилопой.

В ущелье некий человек волочит за волосы женщину. Бросившись на злодея, ученик освобождает жертву. Внезапно разбойник с женщиной исчезают, и снова раздается голос: я был Тилопой.

Однажды вечером он приходит на кладбище. Видит скорчившегося у костра человека с почерневшим лицом. Он понимает, кто перед ним, падает ниц, обнимает ноги учителя и возлагает себе на голову. На этот раз Тилопа не исчезает.

«Среди мистиков и магов Тибета» (1929)

Эдвард Дансейни

Ночь на постоялом дворе

Действующие лица

А. Э. Скотт-Фортескью (Отпрыск), опустившийся джентльмен

Уильям Джоунс (Билл), Альберт Томас, Джейкоб Смит (Весельчак) } моряки

три жреца Клеша

Клеш

Весельчак и Билл беседуют; Отпрыск читает газету; Альберт сидит поодаль.

Весельчак. Я спрашиваю, что мы теперь будем делать?

Билл. Не знаю.

Весельчак. Сколько же времени он собирается нас здесь держать?

Билл. Мы тут уже три дня.

Весельчак. И не видели ни души.

Билл. А стоять тут нам недешево обходится.

Весельчак. На какой срок мы сняли этот дом?

Билл. Разве у него что узнаешь.

Весельчак. Нечего сказать, это настоящая дыра.

Билл. Отпрыск, на какой срок мы сняли этот дом?

Отпрыск продолжает читать в газете раздел, посвященный бегам; он не слушает, что они говорят.

Весельчак. Да еще этот Отпрыск...

Билл. Ну, он хитрец, это точно.

Весельчак. От этих хитрецов одни несчастья. Планы у них замечательные, но не срабатывают, и все выходит не лучше, чем у нас с тобой.

Билл. Эх!

Весельчак. Не нравится мне это место.

Билл. Почему?

Весельчак. Не нравится, как оно выглядит.

Билл. Он нас тут держит, чтобы эти черномазые нас не нашли. Три жреца, которые охотятся за нами. А как хочется пойти и загнать рубин.

Альберт. Все это без толку.

Билл. Почему, Альберт?

Альберт. Да ведь я удрал от них, от этой нечисти, в Гулле.

Билл. Правда?

Альберт. Ну да, их было трое, три чучела с золотыми точками на лбу. Рубин тогда, в Гулле, был у меня, ну я и бросился бежать.

Билл. Как же это случилось, Альберт?

Альберт. Говорю тебе, рубин был у меня, они и погнались за мной.

Билл. Кто же им сказал, что рубин у тебя? Что, ты его им показывал?

Альберт. Нет, они и так знали.

Весельчак. Неужто знали?

Альберт. Они нюхом чуют, где он. Они гнались за мной,