– Догадались, почему я здесь?

Он посмотрел через мое плечо на сестру.

– Кто-то убил ваших друзей, – продолжил я. – Хьюго Бака, Адама Джонса, Гая Филипса. Вы в курсе?

Он неопределенно качнул головой.

– Я хочу найти убийцу. Не поможете мне поймать ублюдка, который лишил их жизни?

Художник снова сосредоточился на мне:

– Мы с ними не друзья.

– Вы разыграли самоубийство. Летом, в Италии. Оставили одежду на морском берегу. Очень убедительно. Почему, Джеймс?

Он вздохнул так, будто долго старался не дышать, прикрыл глаза, а когда открыл, я увидел в них застарелую боль.

– Начали с чистого листа, – сказал я. – Так? И кто знал об этом? Ваша сестра. Друзья. Кто из них? Все?

– Ни один.

– Хьюго Бак знал.

– Нет.

– У него дома на стене висели две ваши картины. Одна – Джеймса Сатклифа. А другая – Эдварда Дункана.

Он вздрогнул.

– Я не стану раскрывать ваш обман. Если только вы не преступили закон и не причинили кому-нибудь вреда. Вы совершили что-то подобное, Джеймс?

В его глазах мелькнула паника.

– Я знаю, как вам удалось провернуть план с исчезновением. В это поверили, потому что вы страдали депрессией. Я видел список лекарств. Прозак, лювокс, люстрал, ципралекс. Настоящий коктейль. Но что привело к депрессии? Что случилось в школе?

Джеймс глубоко вдохнул. Выдохнул.

– В молодости стремишься попробовать все, – сказал он. – Как губка, впитываешь любой опыт. Уважаемый мистер Во был не просто директором дома, а нашим другом. Он столько нам рассказывал. О всяких чудесных вещах. О художниках и писателях.

Джеймс помолчал.

– Учил расширять границы сознания. Если бы двери восприятия были открыты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным. А кто в шестнадцать лет не хочет выбраться за пределы своей маленькой тщедушной личности? Уйти от обыденности, познать таинственные видения, экспериментировать?

– Наркотики? – спросил я.

Он фыркнул:

– Наркотики? Боже мой! Наркотики были только началом.

– Продолжайте.

Теперь он вспомнил все и говорил почти с облегчением:

– Там была одна девушка…

В комнате стало тихо.

– Девушка, – повторил я.

– Джеймс, – вмешалась сестра. – Я позвоню маме, а она – Берку. Помнишь Питера Берка? Он адвокат, дорогой мой. Больше ничего не говори.

– Мы хотели… не повеселиться, нет. Провести эксперимент. Расширить границы опыта.

Художник заколебался.

Я увидел на его запястьях шрамы – широкие, как напульсники, белые, как дохлая рыба.

Поймав мой взгляд, он одернул рукава блузы.

– Кто эта девушка? – спросил я. – Как ее звали? Где вы ее встретили?

– И сколько вас было? – добавила Рен.

– Шестеро. Нет, семеро. Она была миленькой.

– Миленькой? – переспросила Эди.

– Ну да. Когда-нибудь в другой жизни ее можно было полюбить. Я плохо помню ту ночь. – Он посмотрел себе под ноги, затем на меня. – Вы когда-нибудь принимали что-нибудь запрещенное? Простите, забыл ваше имя.

Сестра шагнула вперед и дала ему пощечину:

– Да заткнись же! Как ты мне надоел! Я устала тебя покрывать. Просто слушай меня и захлопни рот!

Она снова его ударила. Джеймс отпрянул, втянув голову в плечи. Эди встала между ним и сестрой, и Крессида немного успокоилась.

– Кто был в той комнате? – спросил я. – Вы сказали, семеро?

– Шесть. Семь…

– Вся компания? Сосредоточьтесь. Вы, Хьюго Бак, Адам Джонс, Салман Хан, Гай Филипс, Нэд Кинг. Они были там? Кто еще? Что случилось с девушкой?

– Мы хотели ее отпустить. Мы все продумали.

– Уроды, – пробормотала Рен.

– Мы хотели ее отпустить, но она кого-то из нас ранила. Очень сильно. Ситуация вышла из-под контроля.

– Значит, ранила, – повторил я, вспоминая утро в Центре судмедэкспертизы и вещь, которую положила мне в руку Эльза Ольсен. – Выдавила кому-то глаз, так?

Он удивленно взглянул на меня:

– Да. Поранила кому-то глаз. И сильно поранила…

– Хьюго Баку, да? У него был стеклянный глаз.

Джеймс растерялся:

– Хьюго? Разве? По-моему…

– Да, один глаз у мистера Бака был стеклянным.

Сатклиф закрыл лицо руками.

– Не помню. Это случилось так давно, в другой жизни…

– Хотите скажу, откуда я это знаю? Этот глаз я держал в руке, когда тело вашего друга разделывали судмедэксперты.

– Может, вызвать подкрепление? – спросила Рен. – Мне кажется, так будет лучше. Вулф?

– Справимся сами. Что случилось с девушкой, Джеймс? И как ее звали?

Он понуро качнул головой и не ответил.

– Похоже, мне придется вас арестовать, – сказал я. – Вы должны дать показания.

– Вы его убьете! – воскликнула Крессида.

Но Джеймс не обратил на сестру внимания. Он смотрел на меня. Теперь, когда он понял, что все скоро кончится, его взгляд прояснился, а голос стал ровным и странно спокойным:

– Хорошо. Я пойду с вами.

Сатклиф взглянул на пустынную улицу за окном. Ночь была холодная, сквозь пелену тумана светились призрачные огни фонарей. Как на его картинах.

– Хороший денек…

Джеймс шагнул и вдруг побежал к окну, шаркая слабыми неуклюжими ногами.

Я крикнул Рен, чтобы удержала его… Поздно.

Сатклиф с грохотом пробил стекло. Сквозь звон осколков я услышал вопль его сестры, а секунду-другую спустя – влажный, глухой удар упавшего тела. Эди взвизгнула.

Я уже сбегал по ступеням.

До земли было недалеко, но грузное тело Сатклифа рухнуло на кованую ограду. Острые прутья вспороли живот, разорвали пах и щеку.

Рен, видимо, позвонила в полицию – в лицо мне ударила вонь разорванного кишечника, и в тот же миг я услышал вой сирен.

Я сидел в своей машине. По одну сторону дороги сияли окна многоквартирного дома, по другую чернел огромный Риджентс-парк. К горлу подкатила тошнота: из подъезда Наташи вышел Бен Кинг.

Консьерж распахнул перед ним дверь, коснулся пальцами виска, точно хотел взять под козырек, и я поморщился, увидев, какой благосклонной вестминстерской улыбочкой ответил ему политик. Даже выскользнув поздним вечером от вдовы покойного друга, Бен Кинг держался как высокопоставленный гость.