Наташа, наверное, решила, что успеет спровадить его до моего приезда, но возле парка почему-то никогда не бывало пробок, и я приехал раньше.

Она оделась как на свидание. На столе горели свечи, Эл Грин пел, как хорошо быть вдвоем, пахло ростбифом. Хозяйка чмокнула меня в обе щеки, потом в губы, и я почувствовал аромат ее духов – запах, который хочется вдыхать без конца.

Я принес бутылку вина. Наташа грациозно взяла ее, а я подумал, как это все неправильно, нелепо и неуместно.

Свидание. У нас свидание. Я злился и на себя, и на нее.

Собака, лежавшая на диване, поглядела на меня сонными глазами и снова улеглась. Происходящее нисколько ее не впечатлило. Наташа принесла бутылку «Асахи», японского сухого пива, и ледяной стакан, который дожидался меня в морозилке.

– Скаут пошла поиграть к подружке?

– Останется у нее на ночь, – ответил я.

Наташа закусила губу и с улыбкой покачала головой.

– А ты тогда останешься у меня. – Она взяла меня за руку, посмотрела в глаза. – Ты думаешь, я плохо себя веду?

Я рассмеялся, и ее улыбка погасла:

– Что случилось?

Я отошел к дивану, но не сел. Задерживаться тут я не собирался.

– Знаешь, что будет, если следователь переспит со свидетельницей по делу об убийстве? – спросил я, отхлебнув пива.

– Что?

– Конечно, ты знаешь.

Наташа положила руки мне на плечи, я замер, и она отступила.

– Макс. Пожалуйста.

Ее глаза блестели.

– Только плакать не надо, – сказал я.

Она зло смахнула слезы тыльной стороной ладони:

– Хорошо, я не буду плакать. Если ты объяснишь мне, в чем дело. Я думала, мы проведем чудесную ночь…

– Тогда, в парке, ты встретила нас не случайно. Так?

Наташа отвернулась:

– Нет, не случайно.

– Ты не выгуливаешь собаку в Хэмпстед-Хит.

– Нет.

– Ты вообще не гуляешь с собакой.

– Нет. Я богатая дрянь, с чьей собакой за деньги гуляет шлюшка из Восточной Европы.

– И твой муж лишился глаза не во время игры.

– Что?

– Твой муж, старина Хьюго. Ты рассказывала, что он потерял глаз, играя в регби. Ты соврала мне.

– Это правда!

– Ты была там? Видела, как это случилось?

– Конечно, нет.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Но все так и случилось.

Может, она в это верит, подумал я. Действительно, верит в ложь о спортивной травме.

– Зачем к тебе приходил Бен Кинг?

Наташа с недоверием рассмеялась:

– Так вот из-за чего все это? Ты видел, как он выходил? По-моему, ревновать еще рановато.

– Ты и с ним трахаешься, да?

Она дала мне оглушительную пощечину. Собака проснулась и наконец поглядела на нас с интересом.

– Я ни с кем не трахаюсь. И уж точно не с тобой. Бен приходил забрать вещи Хьюго.

– Парочку картин?

– Убирайся.

– Что случилось в той школе?

– Пожалуйста, уходи.

– Хочешь узнать, как твой муж потерял глаз? Только подумай хорошенько.

На нее вдруг навалилась усталость:

– Мне все равно. Он мертв, и теперь это неважно.

Наташа сглотнула и обвела взглядом комнату, будто хотела запомнить все: свечи, запах превосходного мяса, песню.

– Ты используешь меня, – сказал я. – Подставляешь. И лжешь.

– Нет, это ты мне лжешь. – Наконец она разозлилась. – У тебя на пальце обручальное кольцо, но ты не женат.

– Что произошло в Поттерс-Филде? Что они натворили? Кто была та девушка?

– Не понимаю, о чем ты. Где твоя жена? Что с ней случилось? Почему ты носишь кольцо? Что все это значит, детектив? Ты притворщик. Чертов притворщик!

Она вытолкала меня из квартиры. Я не сопротивлялся. Мы оба вели себя как дураки.

– Ты ничего не понял! – заявила Наташа, захлопывая перед моим носом дверь.

* * *

Утром в своем подъезде я обнаружил сверток, лежавший на коврике у входа и наполовину засыпанный рекламками пиццерии. На конверте было мое имя.

Пока Стэн обнюхивал рекламные листки, я разорвал упаковку и вытащил дешевую видеокассету – пластиковую, хрупкую и невероятно древнюю. На бумажной наклейке кто-то старательно, будто маленький отличник, вывел маркером печатные буквы: «Наши против Хэрроу».

В конверте не было никакой записки. Я посмотрел на кассету, потом на Стэна и вслух спросил:

– И как мне это смотреть?

* * *

– Старые видеомагнитофоны есть в Отделе цензуры, – сказала Рен, когда я приехал на работу. – На третьем этаже.

В нашем отделе было пусто. Эди, как всегда, пришла раньше всех.

– Смотрю, кто пропал без вести в восемьдесят четвертом, – сообщила девушка. – Начала с женщин в возрасте от пятнадцати до тридцати, радиус – десять миль от Поттерс-Филда.

– Продолжайте.

– Хорошо. А вы расскажите старшему инспектору о том, что говорил перед смертью Джеймс Сатклиф.

– В затылок Мэллори дышит суперинтендант Свайр, а ей очень нужно защитить Бена Кинга.

– Тем более расскажите.

Я посмотрел на видеокассету.

– Понимаю. Но что говорил Джеймс Сатклиф? Мы даже не знаем, кого он имел в виду. Кто был в той комнате?

– Он сказал достаточно. Их убивают не потому, что они богаты. Не из-за высокого положения или социального неравенства, или о чем там еще пишет Мясник.

– Нет. Их убивают из-за прошлого.

* * *

В Отделе цензуры мы нашли тихий уголок с парочкой пыльных видеомагнитофонов.

Вокруг перед компьютерами сидели молодые люди. Они смотрели, как на мониторах извиваются обнаженные тела, и старались отделить обычную непристойность от преступного разврата, угрожающего нравственности.

– Это открытая вульва? – спросил один парень.

– По-моему, она только приоткрыта, – ответила девушка.

– Ни то ни се, – сказал он и сделал пометку в своих записях.

В отделе было человек двадцать. Между собой офицеры общались по-дружески, но мы с Эди не знали тут никого.

– Сотрудников меняют каждые полгода, – шепнула Рен. – На всякий случай, чтобы с либидо чего-нибудь не вышло.

Она засунула кассету в магнитофон и нажала на кнопку. Пульт давно потерялся.