— Их брак был благословлен… и муж обязан…

— Ничего он не обязан, — фыркнула Лукреция, снедаемая болезненным желанием открыть тетке глаза, раз уж сама она слепа. — Он просто не способен пройти мимо женщины… Да, он говорит о любви. Всем своим…

Лукреция махнула рукой и остановилась, осознав, что сказала больше, нежели нужно.

— Впрочем, если вам и дальше угодно обманываться, то я пойду.

— Постой. — Теперь уже Каэтана вцепилась в руку Лукреции. — Погоди… О чем ты говоришь? Откуда ты?.. Ты и он! Когда?!

— В Андалузии…

Это признание далось неожиданно тяжело. А ведь Лукреция столько лет мечтала о том, как скажет, выплюнет правду в лицо тетке. И как та ужаснется, осознав, сколь долго ее обманывали.

— Ты же… — Каэтана и вправду отшатнулась, словно от чумной. — Ты же ребенком была!

— Была. Но это его не остановило. Нет, я сама предложила, но если бы твой Франсиско не был такой сволочью, какой он является, он отказал бы.

Каэтана молчала.

— Он проводил ночи с тобой, а днем, когда ты изволила почивать, приходил ко мне, или я к нему. В мастерскую. Знаешь, почему он запирался там? Отнюдь не потому, что жаждал тишины и покоя, не хотел, чтобы ему помешали… Нам помешали. И картина… Ты думаешь, он писал тебя?

Ее лицо было бело и без белил.

А глаза умерли.

Лукреция никогда не видела, как умирает душа, а тут вдруг…

— Ты лжешь, глупая девчонка. — Тетушка отвесила пощечину. И боль не отрезвила Лукрецию, напротив, она вызвала новый приступ злости. — Ты…

— Он сказал, что ему нужно юное тело, а ты, дорогая тетушка, ты уже не была юна… Ты не была даже молодой… И Франсиско сказал, что не сумеет польстить. А кому интересны прелести стареющей махи? Нет, в них ценят юность, исключительно юность…

— Ненавижу!

— Меня? За что, тетушка? За то, что хотела быть похожей на вас? Прекрасной. Блистающей. Свободной. А вы… Вы были подобны солнцу. Но кто знает, что и солнце способно состариться.

— Ты…

Каэтана присела на кровать, схватившись рукой за грудь.

— Ты просто… завидуешь.

— Завидовала, — призналась Лукреция. — Но теперь завидовать нечему. Деньги? Титул? Разве они сделали вас счастливой? Они купили вам Франсиско, но не его верность. И не его любовь, которая, как подозреваю, и была вам нужна, а сегодня… Сегодня над вами смеялись все гости. Завтра будет смеяться весь Мадрид. А вы, вместо того чтобы выставить этого проходимца, стереть его в порошок, унижаетесь… Еще немного, и вы станете умолять его вернуться, уделить вам толику его драгоценного внимания.

— Уходи, — взмолилась Каэтана. — Хотя нет, постой… Подай мне, пожалуйста, вина…

— И что вы? — Этот рассказ не то чтобы вовсе не вписывался в историю той ночи, но прояснял некоторые моменты, внушавшие сомнения.

— Налила ей вина, графин стоял на столике. И бокал тоже. Она выпила. И сказала, что хочет лечь, что ей надо все обдумать. И да, наверное, Диего прав. Я убила ее. Она так гордилась что своей смелостью, что картиной этой, видела в ней свидетельство истинной любви. А та оказалась обманом. Все оказалось обманом. И быть может, Каэтана решила, что если так, то проще умереть.

Альваро рассеянно кивнул.

Все же кое-что не складывалось. Герцогиня Альба, раздавленная любовью? Влюбленная — возможно, но раздавленная…

— Письмо же… Ей нравились интриги. Или решила досадить нам хотя бы после смерти. Не знаю, главное, что не было нужды ее убивать. Не мне. Без нее все рассыпается. И матушка моя, сколь бы ни завидовала сестрице, понимает, что сейчас изменится многое…

— У вашей матушки не так давно появилось золото, — осторожно заметил Альваро. — И у вашего брата.

— Золото? Если и так, то оно не для меня, но… я могу узнать…

— Попробуйте.

Лукреция кивнула, сейчас, не пытающаяся его соблазнить, она казалась почти привлекательной.

— Меня не особо любят в семье… Матушка дрожит над Мануэлем. А я лишь товар, который, быть может, получится выгодно сбыть с рук. А нет, то и помеха… Но опять же, меня не принимают всерьез. Мануэль и золото — несовместимо… Но я постараюсь узнать. А вы передадите мои слова Диего?

— Всенепременно.

— Хорошо.

Лукреция поднялась, и Альваро отступил, приоткрыл дверь, мысленно вздохнув с немалым облегчением.

— Погодите, — опомнился он. — Вы знали горничную? Ту, которая…

— Не сказать, чтобы были близко знакомы. — Лукреция оглянулась, смерив Альваро насмешливым взглядом. — И нет, у меня не было причин убивать ее.

— А у вашего брата?

— Думаешь, она была его любовницей? Сомнительно, он предпочитал дам знатных, а лучше — состоятельных, хотя иногда у Мануэля случались капризы. К слову… — Она почти вышла, но остановилась. — А я, кажется, видела эту женщину однажды, с матушкой… Матушка о чем-то с ней говорила, и… и мне еще подумалось, что с прислугой она так не разговаривает.

— Так — это…

— Матушка предпочитает приказывать. Издали. Она в жизни не станет придерживать горничную под локоток, и уж тем более — шептать. Надеюсь, я удовлетворила ваше любопытство?

— Вполне. — Альваро подавил зевок. — Еще один вопрос. Когда вы их видели?

— Когда? — Лукреция слегка нахмурилась. — Когда… а, знаешь, незадолго до тетушкиной смерти и видела! Накануне, пожалуй. И девушка, как мне показалось, плакала, а мама, когда меня заметила, начала ее отчитывать, не помню уже, за что именно, мне это не представлялось важным. А теперь вот… странно так.

После ее визита остался запах духов.

И ощущение, что Альваро известно уже многое, и если он хорошенько обо всем подумает, то доберется до правды. Но думать не получалось. Голова была тяжелой, и сон, в который Альваро рухнул, муторным. Правда, на краю сна он вдруг осознал, что случайно или намеренно, но не переговорил с еще одним участником тех событий.

Франсиско.

Ночью не спалось.

Алину мучили кошмары, и проснулась она с криком и головной болью, зато нога почти перестала болеть. Но это обстоятельство почему-то не радовало. В зеркале отразилась рано постаревшая женщина, блеклая, с отекшим лицом и заплывшими глазами.

— Надо успокоиться.

Она повторила это трижды, но ничуть не успокоилась. И появление Макса, отвратительно бодрого, нисколько не добавило уверенности в себе.