— Врача! Шредера ранили в голову!

Уже знакомый мне молодой санитар находится неподалеку от меня и скоро оказывается в моем окопе. Он склоняется над моим раненым товарищем. Мое лицо снова побледнело, колени дрожат. Во рту пересохло. Я предупреждаю санитара о снайпере и спрашиваю:

— Шредер мертв? Санитар пожимает плечами.

— Почти такое же смертельное ранение, как и у Пауля Адама. Разрывная пуля.

Ох, уж эти чертовы разрывные пули! Двое убитых за такой короткий промежуток времени.

Пуля вошла Шредеру в левый глаз и вышла за левым ухом, где оставила огромное отверстие, из которого ручьем струится кровь. Санитар перевязывает ему голову, и бинт тут же набухает кровью. В дело идет второй бинт.

— Он жив? — взволнованно спрашиваю я.

Медик приподнимает голову Шредера, заглядывает в его бледное лицо и щупает артерию на его шее. Несчастный, должно быть, уже ничего не чувствует.

— Может, жив, а может, и нет. Не могу сказать точно. При таких ранениях в голову я тут не смогу оказать ему серьезную помощь. Попробую отнести его в медицинский пункт. Он вряд ли протянет до этого времени, но надо попытаться, пока в нем еще осталась искорка жизни.

Значит, шансов выжить у Шредера остается очень мало. Шредер — второй солдат, гибнущий в моем окопе. Я же, по какой-то непонятной причине, еще жив, хотя тоже веду себя не слишком осторожно и выглядываю из траншеи. Судьба — сложная штука, от нее не уйдешь. Пока что мне судьбой суждено быть свидетелем того, как моих товарищей смерть выдергивает по одному, и происходит это в мгновение ока. Я обречен на муки, вызванные страданиями и утратами моих боевых товарищей. Мне никуда не деться и от страха за собственную жизнь, который в последнее время становится все сильнее.

— Давай бери его за ноги, — слышу я голос санитара. Мы поднимаем безжизненное тело Шредера, вытаскиваем наружу и кладем на снег. Сейчас на передовой почти тихо, лишь изредка раздаются одиночные винтовочные выстрелы. Туман нисколько не рассеивается, и видимость остается по-прежнему низкой.

— Пусть тут немного полежит, я сбегаю за носилками на командный пункт, — говорит санитар и исчезает в тумане.

Через несколько минут он возвращается с унтер-офицером медицинской службы. Тот наклоняется над неподвижным Шредером.

— Мы вряд ли сможем ему помочь. Но все равно отнесем и двух других на медицинский пункт. Там их осмотрит хирург.

После того, как медики укладывают Шредера на носилки, я в последний раз смотрю на его бледное лицо. Мне кажется, будто его веки шевельнулись, но я не уверен в этом. Наверное, мне показалось. Малыш Шредер похож на мертвеца, я знаю, поскольку видел много наших солдат, погибших в бою. Самое удивительное заключается в том, что я увижу Шредера снова, живого. Это будет через десять месяцев, когда я окажусь в медицинском центре для выздоравливающих. В свое время на страницах дневника я еще расскажу об этом. До тех пор мы все считали Шредера погибшим. Таких случаев за всю войну было немало. Нам редко удавалось узнать о судьбе товарищей.

Когда Шредера уносят, в мой окоп приходят несколько товарищей. Мы отпускаем самые жуткие ругательства в адрес незримого русского снайпера. Его жертвами стали пять наших солдат, и все пятеро были убиты одинаковым выстрелом в голову.

Когда наступает темнота, враг уже выбит с наших старых позиций. Нас сменяют вернувшиеся из тыла подразделения. Наконец мы сможем немного отдохнуть? Но кто знает, сколько продлится наш отдых?

Когда начинает светать, мы все еще находимся в пути.

2 января. Катя, как обычно, прибралась в хате и протопила печку. На кровати Пауля Адама лежит небольшой веночек из веток, в котором установлена зажженная свеча. Койка Шредера находится в одном из соседних домов. Интересно, откуда Катя узнала о гибели Пауля? До нас никто из наших еще не возвращался с передовой. Машины, привозящей пайки, тоже еще не было. Начинаю подозревать, что Катя обладает некой загадочной способностью чувствовать происходящее.

На этот раз мы не видим ее у порога, она не приветствует нас, как делает это обычно. Свеча, судя по всему, горит совсем недолго, а значит, она была в комнате совсем недавно. Катя приходит лишь вечером. У нее заплаканные глаза, она неразговорчива.

У нас мало времени. Наша часть сейчас переформировывается, и к нам попадает из стрелкового взвода наш давний знакомый Перонье. Позднее к нам заходит наш Spiess и сообщает нам — Вариасу, Фрицу Хаманну и мне, — что уже совсем скоро мы можем пришить на рукав долгожданную вторую нашивку. Повышение в звании означает и более высокое денежное довольствие, не бог весть какое, но все-таки. Радуюсь тому, что додумался приберечь бутылку шнапса, ведь нам предстоит выставить угощение товарищам по поводу такого важного дела.

3 января. Вечером мы неожиданно получаем приказ перебраться на новое место. Отправляемся в другую деревню, расположенную недалеко от Днепровки. Мы расцениваем это как прощальный жест со стороны генерала Шернера. Все происходит так быстро, что мы даже не успеваем как следует проститься с нашей обожаемой Катей. Девушка сейчас на кухне, а в доме только ее мать. Она рассказывает нам, что дочь в данный момент сильно плачет и молится. Должно быть, на нее произвела сильное впечатление смерть Пауля. Мы видим Катю в ту минуту, когда наша машина занимает место в длинной колонне грузовиков. Скоро прозвучит команда отправляться в путь, и мы тронемся с места. Девушка пытается бежать вслед за нами, но спустя какое-то время останавливается и машет нам обеими руками.

Может, оно и к лучшему, что мы уезжаем так поспешно. Прощание получается скорым и неожиданным. Такой часто бывает и смерть: абсолютно нежданной, но окончательной и неизбежной. Хорошо, что мы не знаем, какое будущее нас ждет. Теперь все, что было с нами в Днепровке, остается в прошлом — и хорошие дни, и плохие. Это место переходит в область истории. Однако война продолжается, и в будущем мы увидим и кровь, и страх, и печаль — все это обильная жатва смерти.

23 января. Ночью поступает приказ покинуть плацдарм. Говорят, что мы вообще сдадим его противнику. Впрочем, время покажет. Погода изменилась: примерно час назад начался дождь. Пока мы ждем на мосту, пропуская машины, движущиеся в противоположном направлении, узнаем уже знакомые нам очертания «Фердинанда». Из обрывков разговоров выясняется, что саперы разбирают это самоходное орудие, чтобы затем взорвать его.

24–27 января. На рассвете подъезжаем к небольшой деревушке и занимаем пару пустых домов. Остаемся здесь в течение двух дней, после чего едем на северо-запад. Дороги совершенно раскисли и превратились в сплошное болото. Останавливаемся в очередной деревне. Почти все дома заняты нашими войсками. Мы с великим трудом находим пустую хату, которую тут же заселяем. Нас около двадцати человек, и мы набиваемся в дом как сельди в бочке. Ночью устанавливается жуткое зловоние. Утром обнаруживаем в углу кучу гнилых капустных листьев и кадушку испортившейся квашеной капусты.