Несмотря на роковой исход кирилло-мефодиевской миссии в Моравии, она завоевала себе обширное влияние среди южных славян и на северо-востоке среди русских. Рассматриваемая как элемент противодействия Константинопольского патриархата Римскому престолу и Византийской империи Каролингам, кирилло-мефодиевская миссия нанесла большой удар католицизму и по настоящее время составляет сильную преграду для распространения римского обряда и германизма в его движении на Восток.

Постепенное развитие кирилло-мефодиевского вопроса происходило в обстановке тогдашних отношений между патриархатом и Римским престолом, между Западной и Восточной империей. Поэтому нам предстоит здесь рассмотреть эти отношения со времени удаления с патриаршего престола Фотия и возведения Игнатия. Этот большой церковный переворот произошел 25 сентября 867 г. и был выражением новых политических взглядов царя Василия. Патриарх Фотий пользовался громадным значением среди духовенства и народа, имел большие связи и в высших слоях византийского общества, его удаление было довольно опасным шагом для правительства, но, как известно, царю Василию казалось необходимым пожертвовать Фотием, дабы восстановить отношения с Римским престолом, от которого он много ожидал для осуществления своих планов в Южной Италии и Сицилии. Бывшему патриарху назначен был для пребывания один из монастырей на Босфоре, в селении Стения (1), в заливе того же имени, где, однако, он подчинен был строгому надзору и лишен сношений с внешним миром. Но ему была предоставлена свобода переписываться с его почитателями и друзьями; в этой переписке он жалуется, между прочим, на тяжелые условия заключения. Из этой переписки можно также видеть, как высоко было его влияние в клире, которое нисколько не было поколеблено бывшим против него Собором и осуждением. На его стороне оставались кроме митрополита Григория Асвесты наиболее значительные представители малоазиатского духовенства: Захария Халкидонский, Евсхимон Кесарийский, Георгий Никомидийский, Амфилохий Кизикский, Захария антиохийской Писидии, Михаил Митиленский, Иоанн Ираклийский и др. — все это были иерархи, стоявшие во главе обширных епархий, которые составляли вторую, неофициальную Церковь в империи. Превосходное и в качестве литературного произведения, и как свидетельство настроения автора письмо Фотия к царю Василию весьма живыми красками рисует положение бывшего патриарха (2).

«Выслушай меня, всемилостивейший государь! Я не защищаюсь ныне ни старой дружбой, ни страшными клятвами и взаимными соглашениями, не ссылаюсь и на помазание и царское венчание, ни даже на то, что из наших рук ты приобщался страшных и чистых тайн, ни на узы, которыми связывает нас мое духовное усыновление твоего милого дитяти [55]. Все это оставляю в стороне и ссылаюсь перед тобой только на то, на что имею право по человечеству. По варварским, а равно и эллинским законам присужденных к смерти лишают жизни, а если кому даруется жизнь, тех не доводят до смерти голодом и всяческими мучениями. Хотя я жив, но испытываю смертные страдания; меня держат в заключении, все у меня отняли: родственников, знакомых, прислугу — и лишили всяческих жизненных удобств. И божественному Павлу, когда он был вузах, не возбраняли принимать у слуги от знакомых и друзей, и последние его минуты были облегчены состраданием христоненавистных язычников. С давнего времени, не говорю уже об архиереях, но и преступники не подвергались никаким страданиям. Но что у меня отняли и книги — это новое, и странное, и как будто для меня изобретенное наказание. Для чего это? С какой целью отняли у нас книги? Если я виновен, то нужно дать мне больше книг и учителей, чтобы, читая их, я поучался и, обличаемый, старался исправиться; если же я невиновен, то за что подвергаюсь обиде. Никогда ни один православный не испытывал этого от неправославных. Славный своими подвигами Афанасий часто лишаем был кафедры, но никто не присуждал его к лишению книг.

Но зачем вспоминать древние времена? Еще помнят многие из нас нечестивого Льва, который по природе был, более похож на зверя, чем на человека, но и он, лишив трона великого Никифора и присудив его к изгнанию, не лишил его, однако, общения с книгами и не томил голодом, как томят меня… На нас обрушились, увы, всяческие и необыкновенные испытания; будучи выброшены из сообщества друзей и лишены круга монашествующих и поющих псалмы, мы преданы военной страже и окружены военными отрядами. Подумай об этом, государь, с самим собой и, если совесть тебе подскажет, что ты прав, приложи и новые нам мучения, может быть, таковые и найдутся еще; а если совесть этого не скажет, не жди, чтобы она осудила тебя тогда, когда и раскаяние бесполезно. Я обращаюсь к тебе, может быть, с необычной просьбой, но она соответствует необычным обстоятельствам. Останови зло одним из этих двух способов: или отняв у меня жизнь, или умерив испытываемые мной бедствия.

Приведи себе на память, что и ты человек, хотя и царствующий; вспомни, что одинаковое тело имеют и цари, и простые смертные и все одарены той же природой. Зачем злобой ко мне ты уничижаешь свое милосердие и свою благость порочишь наносимой мне обидой? с какой целью гневом и суровым ко мне отношением ты посрамляешь человеколюбие, лицемерно прикрываясь им? Я не прошу возвращения престола, не гонюсь за славой, благоденствием и успехами, мне нужно только то, в чем не отказывают узникам и пленникам, что и варвары благодушно предоставляют заключенным. Я унижен и доведен до такого состояния, что умоляю об этих вещах человеколюбивейшего ромэйского царя! В чем моя просьба? Позволь мне или жить, но так, чтобы не испытывать мучений, которые делают жизнь тягостней смерти, или немедленно прекрати мое существование. Имей уважение к природе, постыдись перед общими для всех человеческими законами, прими во внимание привилегии Ромэйской империи. Не допусти, чтобы история сохранила необыкновенное повествование, что когда-то был царь, слывший кротким и человеколюбивым, и что этот царь, допустив патриарха до тесной дружбы и удостоив его кумовства и от рук его получив помазание на царство, пользуясь его особенной любовью, и дав ему клятву и страшные ручательства, и всем показывая любовь к нему и расположение, тем не менее подверг его заключению и голоду, и томил бесчисленными муками, и предал его смерти, когда архиерей молился за него».

Что первое время положение патриарха Фотия было весьма тягостно, это доказывается его перепиской и с другими лицами, из коих большинство занимало влиятельное положение в Константинополе и могло оказать ему помощь. Таково письмо к препоситу и патрикию Ваану.

«Когда-то у римлян и у эллинов наблюдался обычай соблюдать границу в притеснениях, причиняемых и самим врагам, не говоря уже о благодетелях. И варварам свойственно не преступать границу в мучениях. Я доведен состоянием, в которое вы меня поставили, до тяжкой болезни; нуждаясь во враче по состоянию здоровья, вот уже 30 дней, как я прошу прислать врача, и вы не хотите исполнить моей просьбы».

Нужно думать, что письма Фотия достигали своего назначения и имели успех. Сохранилось еще письмо к царю Василию, в котором Фотий благодарит его за облегчение его положения.